Утробный рокот воды в ушах, тяжелые ритмичные удары сердца…
Котенок был жив, но без сознания, судя по всему. Он буквально лежал на шнырьке и я видел его безвольно раскинутые в разные стороны руки, запрокинутый бледный подбородок и бугорок кадыка. Он не мог всплыть потому что шнырек, расправляя свои бесконечные вуали, удерживал его, создавая сильное, невидимое с поверхности течение. Котенок словно лежал на огромном черном цветке, который ни секунды не оставался без движения, играя своими отвратительными лепестками. Одна из вуалей на моих глазах зацепила его, но прошла дальше, даже не повредив кожи, лишь заставив задраться рубаху. За ней шла вторая, она мазнула Котенка по лицу, но тот даже не открыл глаз.
Я понял, почему так медленно приближаюсь, несмотря на то, что гребу изо всех сил и в легких быстро тают крупицы драгоценного кислорода. Придерживая свою добычу, шнырек пятился на глубину, одновременно создавая за собой барьер. Это был чертовски большой насос и в какой-то миг я понял, что не успею. Шнырек скользнет вниз с Котенком в своих медузьих объятьях, туда, куда я не смогу опуститься, в стылые глубины. И я не смогу ничего сделать, буду лишь беспомощно наблюдать, как растворяется в мутной воде силуэт его тела. Вероятно, шнырек при всей своей безмозглости был озадачен. Ему еще не приходилось встречаться с человеком и, заполучив неожиданную добычу, решил на всякий случай тут же отступить с ней туда, где будет в безопасности и где сможет, не торопясь, хорошо ее обследовать. После чего съесть.
Изо рта вырвалось несколько пузырей, я зажал зубами рукоять резака и освободив правую руку, рванулся вниз. Плыть было тяжело, я словно пытался пробиться сквозь густой кисель, который все норовил вытолкнуть меня на поверхность. Почувствовал меня шнырек или нет, но он намеренно создавал течение и направлял его в мою сторону. Возможно, естественный защитный механизм, но в ту минуту я об этом не задумывался.
Единственное, что я видел — запрокинутую голову Котенка и развевающиеся волосы. Я сжигал кислород, не думая о том, как буду плыть обратно. Я не экономил силы для обратной дороги. И больше всего боялся, что не успею. Что шнырек доберется до глубины и канет вниз камнем, утаскивая свою беспомощную добычу. И что за секунду до того, как вода попадет в его легкие, Котенок очнется и я успею посмотреть ему в глаза.
Перед глазами замельтешило, противно сжало грудь. Но я приближался и в крови моей была кислота боя, предчувствие того, что у меня будет шанс нанести удар. Хотя бы один. И я знал, что не промахнусь.
Шнырек, пятясь, наткнулся на камень размером больше его самого и поросший кусачками. Он решил не обойти его, а перетечь поверху. Черная туша беспокойно шевелясь стала пробираться сбоку и я почувствовал, как постоянное давление, которое я чувствовал лицом и грудью, ослабевает. Второго шанса у меня не было.
Я рванулся так, что, казалось, заскрипели готовые разорваться сухожилия и застонал позвоночник. Я рвался вперед нерассуждающей торпедой и все что я видел, укладывалось в алые окружья, похожие на те, что я видел в визоре прицела моего штурмовика много лет назад.
Я многое упустил в этой жизни, Котенок, но тебя я не упущу.
Черная вуаль коснулась моего бока, она двигалась очень плавно, но я почувствовал, как она отшвыривает меня в сторону. Я попытался схватиться за нее рукой, пальцы стали скользить по гладкой слизкой коже, под которой что-то ежесекундно набухало и двигалось. Я не мог держаться за нее, пальцы срывались, несмотря на то, что я впился изо всех сил. Тогда я выхватил левой рукой резак и, подобравшись рывком ближе, всадил его куда-то вглубь вороха темных лепестков. Шнырек вздрогнул, вуаль, за которую я пытался удержаться, резко пошла вниз и меня потянуло за ней. Лезвие гудело, я чувствовал его вибрацию. Из огромной щели, которую оно уже успело проделать, не вытекло ни капли крови. Я лишь разглядел в ней какие-то полупрозрачные мешочки, опутанные синеватыми венами и непонятные кольца, состоящие будто из мягкой гибкой пластмассы. Я заглянул в сложный биологический механизм, не имеющий ничего общего с привычным глазу устройством рыбы или человека.
Я загнал резак еще глубже, пытаясь вспороть тугой покров, который расходился под зубцами как волокна плотной резины. Из раны вдруг хлынула жидкость, но не похожая на кровь — что-то густое, отвратительно сероватое, нерастворяющееся в воде.
Шнырек дернулся, как будто его стеганули током. Поврежденная мной вуаль стала собираться в комок и подтягиваться ближе к центру, вместо нее в мою сторону устремились еще две. И судя по тому, как они двигались, на этот раз шнырек решил смять меня.
Отстраниться не было времени — я хладнокровно, как на боевом вылете, оценил их скорость и понял, что не сумею отвернуть в сторону. А если выпущу его, потом уже не нагоню. Дно в этом месте довольно резко уходило вниз. Я вырвал нож из разреза, полоснул по той вуали, которая приближалась слева, пытаясь загнать лезвие по самую рукоять. Удар вышел неудачным, резак лишь скользнул по шкуре шнырька, оставив длинную, сочащуюся серым, царапину. Но вуаль, как человеческий палец, наткнувшийся на что-то раскаленное или острое, вздрогнула и дальше не пошла, оставшись парить на месте. Вторая задела меня самым концом и я почувствовал обжигающую боль в плече. Там не было ни когтей, ни зубов, шнырек просто присосался, намертво, пытаясь высосать меня всего через крохотную дырку в коже. С его силой это не составило бы труда. Я почувствовал сильнейшую пульсацию в плече, которая быстро сменилась еще более сильной болью. Я чувствовал, как собственная кровь приливает к тому месту, где ко мне приклеилась омерзительная черная плоть. Еще несколько секунд — и он опустошит меня, как бурдюк с вином. От меня останется только сморщенная оболочка да крупные обломки костей в ней.
Руку словно наполнили горячим солидолом, пальцы едва слушались. Я перехватил резак другой рукой и всадил его туда, куда дотянулся, до упора. Под жужжащим, выпачканным серой жижей лезвием кожа мгновенно лопнула. На этот раз я потревожил шнырька куда сильнее — он взметнулся вверх, сразу выпустив Котенка и заплясал, яростно топорща свои лоскуты. Как черная баньши в старом складчатом балахоне, он плясал, разворачивая и собирая все свои вуали и забыв про нас. Мою руку он выпустил и я краем глаза успел заметить огромный вздувшийся волдырь на плече. Но я не думал об этом — тогда.
Котенок опускался на камень, вытянувшийся и неподвижный, как тонущая неисправная кукла или тяжелый манекен. Глаза его были закрыты, на щеках лежал зеленоватый болотный отсвет, делавший лицо мертвым. Он был цел, я не заметил ни крови, ни переломов.
