— Ему просто не повезло. Мина попала на стык двух отсеков. Потом выяснилось, что там во время последнего планового ремонта была незначительно повреждена обшивка. Этого никто не знал. А кто знал, тот молчал. Система безопасности отказала, сейчас уже нельзя сказать, почему. Возможно, неполадки с силовой установкой. Она не могла пострадать, она была надежно спрятана и продублирована, но… Вся информация об аварии была засекречена. Даже для нас. Отец смог отыскать что-то, но мало. Вахтенный офицер, отвечающий за живучесть палубы, погиб в первые же минуты. Многие из рядовых вышли в свой первый межпланетный поход. Вчерашние юнкера, отличники учебы, как они, небось, гордились тем, что попали на флагман. Этот корабль не собирался в бой, всего лишь небольшой учебный поход внутри системы. Практическая проверка после ремонта, новый экипаж… Это были учения, никто не думал, что у орбиты маленькой планеты их ждет такая старая штука… Разгерметизация сразу двух отсеков, повреждения обшивки еще на двух. Пожар во внутренних помещениях, отказ системы охлаждения у одного из реакторов. Пожар на корабле — это страшная вещь.
Котенок водил пальцами по земле. Кажется, он рисовал какой-то сложный узор, не задумываясь о его смысле.
Он знал, что это такое — пожар на корабле. Когда тело зажато между кипящей удушающей смертью и ледяными когтями вакуума.
— Начала гореть внутренняя обшивка тех отсеков, которые уже были загерметизированы. У флагмана была очень сильная система безопасности. Самая современная, наверно. Он мог действовать даже после таких повреждений, которые для кораблей его класса считались смертельными. Но так совпало. Когда-то, много веков назад, на Земле были рыцари, воины, которые носили на себе стальные доспехи. Очень тяжелые, очень надежные, от них отскакивали мечи и стрелы. Но иногда бывало так, что наконечник стрелы или лезвие меча находило щель… Маленькую щель в доспехе. И рыцарь погибал. Так же и с кораблем. Наконечником стрелы оказалась та старая мина. Система пожаротушения включилась с опозданием и не везде. Фильтрующие установки не успевали очистить воздух. Дым… Люди умирали в тесных боевых коридорах. Вчерашние юнкера, в парадных белых мундирах. Многие из них одели эти мундиры в первый раз. Потом стали рваться арсеналы нижней палубы.
Котенок протянул руку. Я молча протянул ему бокал. Его рука немного дрогнула. Он отпил немного, совсем чуть-чуть, облизнул губы.
— Мой брат был там. Он мог оставаться на своем месте, согласно боевому расписанию. Уничтожить центр управления флагмана такого класса можно только прямым попаданием многоступенчатой ракеты четвертого класса с комбинированной боеголовкой. Но он не остался. Он спустился на нижнюю палубу чтобы разобраться, почему не работает блок управления системы пожаротушения одного из отсеков. Огонь подбирался к арсеналу главного калибра. Один взрыв — и от флагмана осталась бы только мелкая пыль. Люди боялись идти туда, там нечем было дышать, рвались снаряды… Дежурный офицер не смог заставить идти аварийную команду. Потом их предали трибуналу, но это было потом. А он пошел. Иногда он снится мне — в своем белом кителе, бегущий сквозь горящий и чадящий ад… Металл переборок дрожит, корабль стонет, как раненный. Грохот… Он бежит почти наощупь, сняв белую фуражку, стиснув зубы. Пробирается вперед, цепляясь за покореженные листы обшивки, прижимаясь к побелевшему от жара металлу… Наверно, мне это будет сниться всегда.
Котенок сделал еще глоток, передал бокал. Я поставил его на землю. Просто кусок причудливо изогнутого стекла.
— Он успел. Каким-то образом восстановил подачу энергии, теперь никто не знает, как. Во многом благодаря ему флагман уцелел. Потерял много людей, получил сильные повреждения, но вернулся своим ходом на завод. Даже с одним реактором и двумя уничтоженными отсеками он сохранял управление. Огонь остановили, когда до главного арсенала оставалось совсем немного. Наверно, это было чудо. Погибло тридцать восемь человек, почти все — рядовые, неопытные. Их наградили, конечно.
— А твой брат?
— Брат… Когда он возвращался, на его пути взорвался арсенал снарядов вспомогательного калибра. Их было немного, бОльшую часть успели вынести, но несколько снарядов взорвались рядом. Он получил два тяжелых ранения и потерял сознание. В том переполохе о нем вспомнили не сразу. Когда за ним послали спасательную команду, оказалось, что он задохнулся. Если бы он стоял, наверно, ничего бы не случилось, но он упал на палубу, где концентрация газов была сильнее. Ему просто не повезло.
— Он умер.
— Да. Ему посмертно присудили ленту героя, как и всем тридцати восьми. Генерал представил его к высшей награде, но представление пришлось отозвать. Герханцев предпочитают не награждать.
— Почему?
— Так повелось. Награждают только в крайнем случае и в боевых зонах. Этот случай прошел как авария, вызванная дефектами корабля и неопытностью экипажа. Виновных наказали. Отца с тех пор я почти не видел. Он подал прошение о переводе в отдаленную систему. Смерть брата сильно его подорвала.
— У него был ты.
— Я не оказался той незаменимой частицей, которой оказался мой брат, — улыбнулся я, — Меня можно было заменить. Его нет. После всего этого отец изменился так, что я его не узнавал. Когда-то, еще во время обучения в Академии, я видел, как буксировали в орбитальные доки поврежденный эсминец. Ты, наверно, видел такие… Он поймал где-то беллерианскую торпеду, а то и пару. Корпус оказался достаточно прочным, но от удара сдетонировали его собственные торпеды и в несколько секунд он превратился внутри в ад. Гораздо более страшный, чем тот, на флагмане. Раскаленные газы просто выели его изнутри, подчистую. А снаружи он все еще держался. Я видел, как этот эсминец тянули на буксировочных лучах. Огромный, оливкового цвета, красивый как и в тот день, когда в первый раз сходил с верфи. Он сохранил почти все — боковые батареи, рубку управления, антенны… Издалека казалось, что он не поврежден. Он подходил к орбите гордо, медленно, грозно. Как великан, вернувшийся с победой в родной дом. И только когда он подошел я увидел, что его амбразуры обуглены и сквозь них видна чернота. Мертвая чернота, как в обугленных глазах. Только тогда до меня дошло, что этот корабль — мертвый корабль, он не двигается, его тянут, как труп. Там не осталось ни одного живого человека. Отец выглядел также. Внешне — ничуть не изменился, голос, взгляд — все было то же, знакомое. Но стоило поглубже заглянуть ему в глаза, как становилось видно, что все это — просто уцелевший, хоть и прогнувшийся корпус, а внутри все выжжено дотла.
