— Чем сильнее жертва, тем дольше ест ее рыба, — развил свою аллегорию Демон. — Чем слабее, тем быстрее она умирает. Рика была маленькой, слабой, и сгорела сразу. Гумилев прибыл в Киев в двадцать один год. В двадцать два его нашли в Булонском лесу, он пытался отравиться цианистым калием. Но имеется еще один немаловажный нюанс. Вступив с ним в брак, Анна спасла его, как спасла в свое время и брата, вновь пожертвовав самым дорогим — свободой.
Пришли и сказали: «Умер твой брат»…
— немедленно выдала Машина стихолюбивая память произведение, посвященное, однако, не Ахматовскому брату Андрею, а Гумилеву:
Не знаю, что это значит.
Как долго сегодня холодный закат
Над крестами лаврскими плачет.
И новое что-то в такой тишине
И недоброе проступает,
А то, что прежде пело во мне,
Томительно рыдает.
Брата из странствий вернуть могу,
Любимого брата найду я,
Я прошлое в доме моем берегу,
Над прошлым тайно колдуя.
Анна написала это после того, как согласилась стать женой Гумилева.
После того, как Гумилева нашли в парижском лесу полумертвым. После того, как она вызвала его из странствий письмом. После того, как поняла: Демон не зря предупреждал ее — либо брак, либо смерть друга детства.
— Пока Николай Гумилев был ее мужем, он не мог умереть. Ведь не только по вашим, но и по нашим законам муж и жена — одно. А языческая жертва, как мы уже поняли с вами, не предполагает самоубийства. Пригодным для потребления, коли так позволено выразиться, Николай Степаныч стал только после их развода в 18-м. Он был сильным. Его хватило на три года.
— Все ясно, — въедливо сказала Маша. — Кроме одного. Зачем ты спасал его? Зачем выталкивал Анну замуж? Зачем нарушил Великий запрет? Откуда такая неестественная склонность к христианскому самопожертвованию?!
— Я выталкивал ее не замуж. А из Киева, — скупо ответил он.
— Но почему?! — навалилась на сопротивляющегося собеседника Маша. — Ты же не зря показал мне это. Не зря рисковал! Ты сам продемонстрировал мне, как нарушил табу. Теперь я могу призвать Суд на тебя самого. И наш Суд точно перенесут, уже потому что Стоящий по левую руку — сам подсуден.
Киевский Демон молчал, с омерзением разглядывая панораму «Голгофа».
Он молчал долго, прежде чем произнес:
— Мария Владимировна, я не случайно изложил вам теорию жертвы. Боюсь я, наш Отец — Город желает спасти вас… пожертвовав мной.
— Что? — вылетело из Маши.
— Лира, Аннушка, Миша тут ни при чем. Они — дорожные знаки, которые вели вас к спасению. И я так подробно рассказал вам историю Анны, чтобы вы поняли — она не стоит выеденного яйца. И дабы завершить рассказ до конца и успокоить вас окончательно, я скажу: где-то в середине жизни Ахматова отказалась от языческой веры. Потому провела старость в одиночестве. Когда на повестку дня стал вопрос о расстреле ее единственного сына Льва Гумилева, она пошла по столь излюбленному вами пути и выбрала в жертву себя. Это видно и по ее творчеству — она встала перед Богом. Вашим Богом.
— А теперь, — вопрос жег Машин язык недоверием, — ты собираешься повторить ее подвиг и пожертвовать собой ради меня?
— Вы снова не поняли, — бесстрастно сказал он. — Не я принял это решение. Мне же остается только принять мою участь. На час раньше ли, на день позже вы все равно пришли бы к Владимиру 13 октября 1907. Ведь вас вел Город. И я понял, куда Он ведет вас. Отец решил показать вам мой позор. Вы исключительно правы: я нарушил Запрет. Заявите об этом. И Суд по обе руки перенесут, поскольку по обе ваши руки не будет никого. Правый трон давно пустует. А я…
— Демитрий Владиславович, — перешла Маша от недоуменья на «вы», — я вас не понимаю! Почему вы придаете мне такое значение?
— Идемте.
* * *
Они молчали на склоне горы. У их ног лежала Царская площадь. Четырехэтажный дом Славянского, уже построенный на месте маленького особнячка…
Маша оглянулась на каменный портал павильона «Голгофы» с двумя характерными для style moderne женскими личиками — здание было одним из первых на Киеве образцов новомодного стиля. И Маше вдруг показалось странным, что фасад панорамы, повествующей о казни Христа, украшен двумя бетонными кокетками, со змеинообразными волосами Медузы Горгоны — ведьмы!
Такие же — во всяком случае, очень похожие — женские лица-модерн облепили дом на улице Меринговской, 7, где жила Анна Ахматова. Где в квартире № 4 сделал ей предложение Николай Гумилев, написавший «из города Киева, из логова Змиева, я взял не жену, а колдунью…»
И дом с башней, на Остоженке, 21, где проживала в Москве ставшая ведьмой Маргарита, тоже был в стиле модерн.
Модерн был женским стилем, воспевающим женщину. В высшем смысле этого слова!
— Я сказал вам, мой Отец, мой Город выбрал Вас. Вас, Мария Владимировна. Именно Вас, — констатировал Демон. — Только Вас. Уж не знаю, как обстоит дело с другими двумя. Но, смею предположить, они зря путаются у нас под ногами. Город любит Вас.
— Откуда вам знать? — осведомилась Маша, обдумывающая три совпадения в style moderne.
— Я говорил, — напомнил он. — Еще до того, как Кылына передала вам свою силу, я знал: вам суждено быть Киевицей. Я видел вас в кафе Семадени в 1884 году. За сто лет до того, как вы родились, стали хранительницей Великого Города и получили возможность менять его Прошлое. Иными словами, вы были там до того, как вы там побывали. До того, как могли туда попасть. Вы были Киевицей до того, как стали ею! Это невозможно. Но, как и все невозможное, периодически все же случается. Это редкий феномен. И он называется «Вертум».
— «Вертум»…
— Слепые называют это иначе — рок, фатум, судьба.
— Да, я читала. «Вертум» — это то, чего не может не быть. — Маша мотнула головой, отгоняя ненужные мысли.
Идея о ее градоизбранничестве мыслительницу не заинтересовала.
«К+2 верт»!
«Верт» — это, конечно же, не вертолет. «Верт» — это «Вертум»!
Катя и две ее сестры — не могут не быть!
И хотя Ковалева по-прежнему не знала, куда не пойдет не разъясненный «БД» и кто не будет «вором», ей показалось: разгадка, как Царская площадь, лежит у ее ног.
Кылына высчитала: к власти придут Трое!
Она знала это! Знала, что в Башне поселятся другие. Знала: ее родная дочь и наследница сможет войти туда лишь потому, что мать заранее сломала закон. Она знала: «Когда в Город третий раз придут Трое…»
— Когда в Город третий раз придут Трое… Что будет тогда? — быстро спросила Маша у Демона.
Пророчество упоминалось при них множество раз, но никто никогда не открывал им, в чем оно состояло.
