— Зорко! Жив ли?
— А то не видишь? — буркнул Зорко в ответ.
— Там мергейт другого зарубил вот так, я видел… — начал было Неустрой.
— Где прочие?
— Бакула, Меркуха, Саврас и Кисляй уже к озеру утекли, и мергейты за ними. Все как-то в стороны пошли, но вроде не дальше поляны, что на берегу.
— Добро, — кивнул Зорко. — Тогда бежим.
И он снова легонько сжал бока Серой, и та рванулась вперед, окунаясь в летящую радость бега. Неустрой пристроился за Зорко, и вовремя. Едва они помчались дальше, как позади, саженях в десяти, застучали копыта сразу четырех или пяти лошадей и загорланили мергейты. Они, должно быть, тоже выбрались на пригорок осмотреться.
— А ну… — Зорко опять осадил Серую, выхватил из тула стрелу и пустил ее на голоса. — Пусть знают, куда гнать следует, а не то промахнут, чего доброго, мимо, — зло проговорил Зорко.
Он попал. Мергейты завопили и, призывая, должно думать, своих на помощь, бросились в сторону Зорко и Неустроя.
— Прочие не ведаю где, — прокричал Неустрой уже на скаку. — Опасаюсь, нет их более…
— Смекаю! — отозвался Зорко. — Гони и не говори более, не то и мы там будем!
Вокруг засвистели стрелы, но легли не густо и потому не задели беглецов. Возле берега, на этой последней версте, заросли сделались особо густыми, больше было ветролома и валежника, трава стала выше и плотнее, и Серая убавила в беге, перескакивая то и дело возникающие вдруг прямо перед нею преграды. Позади сухие сучья трещали вовсю и грубо потревоженная листва шелестела возмущенно — это продиралась погоня, и Зорко с глухим злорадством замечал себе, что число охотников догнать их множится.
Они выскочили на малую лужайку с лужей посредине. Лужа заросла ряской. Прямо за лужей повалилась в сторону озера, чуть наискось вправо, огромная старая береза. Она была на вид уже осклизлой и трухлявой, истлевшая и сгнившая кора висела лохмотьями, но покуда упавший ствол был еще един. Во все стороны разлаписто торчали сучья и ветви. Зорко безотчетно взял от березы ошую, а Неустрой — одесную. Зорко потерял его из виду, а на пути у Серой оказался великий завал из иссохшей осины, перескочить кой с ходу она не могла, и Зорко пришлось уйти дальше влево, пока наконец не выискалось место, где лошадь уже не единым махом, а перешагивая осторожно через лежащие так и сяк стволы и сучья, еле смогла перебраться.
Мергейты тем временем не мешкали, и Зорко, снова пуская Серую наметом, ибо по другую сторону завала лес стал чище и реже, увидел их, оглянувшись. В глазах зарябило от множества халатов, курток и рубах, разом выскочивших из зарослей. Мелькнул белый халат сотника, восседавшего на кауром жеребце.
Мергейты тоже приметили его, загорланили с новой силой, хотя и без того вопили так, что хоть уши затыкай, и принялись метать стрелы. Но опять запоздали: Зорко, на свое счастье, опять повстречал на пути густой подлесок и без раздумий вломился в него, скрывшись с глаз преследователей. Треснула ткань штанов, зацепившихся за острую и вдобавок с колючками ветвь, но этого Зорко не заметил, потому что, выбравшись из зарослей, он обнаружил себя в виду обрыва, за которым в легкой дымке виднелся противоположный берег Нечуй-озера и высоченные деревья на нем гляделись как нарисованные тонкой кистью. Самого черного озерного зеркала видно не было: Нечуй-озеро все лежало внизу, под обрывами.
Зорко не сразу осадил Серую, и та промчалась еще несколько саженей, выскочив из-под сени последних деревьев, ограждавших широкую и длинную поляну перед откосом. Справа и слева на поляну вылетали на полном скаку мергейты — по одному, по двое, по пятеро, а то и десятками. Сколько их собралось здесь, Зорко затруднялся разом счесть. Показалось, что по левую руку степняков все же поменьше, и он, снова, в который уж раз, заставив лошадь идти самым скорым наметом, на какой та была способна, устремился влево, забирая ближе к обрыву, где мергейтов пока не было.
Должно быть, разгоряченные погоней воины не осознали сразу, что это венн скачет прямо у них на виду, подставляя себя стрелам. А Зорко, видя, что уловка удалась ему и на поляну у обрыва он выманил чуть не три сотни степняков, вытащил из-за пазухи длинный и узкий отрез красной материи и припустил вдоль обрыва еще скорее, развевая этот отрез за собой.
Это был знак. В рощах, по правую и по левую руку от поляны, скрывались, дожидаясь часа, верховые и пешие воины. Конных вел калейс Парво, пешие шли следом. Едва завидев Зорко или кого-либо еще из его отряда с распущенным красным отрезом, Парво должен был выступить.
Зорко и сам не сразу понял, что калейс не подвел и не прозевал поданный знак. Сначала ничего не случилось, и Зорко продолжал бег в десяти саженях вдоль кромки обрыва, уж и не надеясь домчаться до опушки, а лишь потому, что иного не было больше вокруг, опричь этого бега. Мергейты, лес, обрыв, трава, легкое марево над озерной яминой — все сделалось ровно ненастоящим, нарисованным, даже крики мергейтов стали как будто неслышны, и только звук от ударов копыт Серой о землю гулко перемежался с ударами сердца Зорко, и не верилось, что спасительная опушка столь скоро приближается к нему.
Очнулся Зорко от того, что мергейты, которые давно уж должны были сбить его стрелой или просто изловить и зарубить, почему-то не сделали этого. Мало того, они вовсе не уделяли Зорко ни малейшего внимания, как не смотрит волк, вышедший на драку с другим волком, на пробегающую рядом мышь. Мергейты принялись строиться в боевой порядок. Никому не надо было скликать своих: воины знали, где должен встать их десяток. На глазах у Зорко вопящая и галдящая толпа всадников, бранящихся друг с другом из-за того, что преследуемая добыча канула непонятно по чьей вине и непонятно куда, хотя лес был обшарен, обращалась в строй в виде двух полумесяцев, выпукло развернутых вправо и влево. Каждый полумесяц состоял из пяти десятков верховых в первом ряду и стольких же во втором. Три или четыре десятка остались между полумесяцами, поддерживая их сзади. В лесу, уходя от погони, Зорко не обманулся: белый халат сотника ему не померещился. Сотников было тут даже двое: один, как и следовало ждать, слева, другой — справа. Но более замечательно было, что левый полумесяц вел, пристроившись как-то между рядами, пятым с краю, ближе к обрыву, тысяцкий. Если Зорко ничего не путал, желтые халаты принадлежали в мергейтском войске именно тысяцким.
Навстречу им из ольховых рощиц, расположившихся у краев поляны, с курганов, насыпанных, как говорили, жившими тут прежде в баснословные времена племенами, выбегали белые и гнедые кони, водившиеся у веннов в большем числе, и несли они в седлах лучших конных ратников, что сыскались в веннском войске. Это были ратники из конных дозоров, раньше всех вступившие в войну, выслеживавшие мергейтов в самых глухих местах и знающие повадки степняков. Это были охотники, и мергейтам было невдомек, что теперь они пусть и не ощущали себя зверем, на которого ведут охоту, но сами охотниками и загонщиками более не являлись и тем лишены оказались той части своей силы, коя немало способствовала их победам. Допреж о них не знали и страшились, как всего незнакомого, они были чем-то вроде чудищ, человекоконей, пришельцев из дальних земель, с края света, где сплошь колдуны, которых не берет ни копье, ни меч. О них думали как о неодолимых, неисчислимых и не вполне человеческих созданиях и, выходя на битву, невольно и подспудно придавали им те черты, кои мерещились в темных думах.
