Через несколько дней нас пригласили на медкомиссию. Перед входом на комиссию, всех нас раздевали догола. За столом сидело человек пять врачей, писарей, переводчиков и еще кого-то. Они осматривали ранение, совещались, и потом выносили свое заключение. Я, в сравнении с другими комиссуемыми, был моложе их, худощав, и от природы маленького роста. Мой рост был 165 см. В сравнении с другими, я выглядел подростком малолеткой. Подобное обстоятельство иногда облегчало мне мои житейские дела. Наверное и в этот раз мне повезло. С парнями, которые проходили комиссию передо мной, немецкие врачи разговаривали через переводчика. Это затрудняло общение, вызывало скуку и безразличие к человеку. Немцы на комиссуемых смотрели, как на неодушевленные существа или на людей низшей расы, без всякого интереса. Мне тоже задали вопрос. Не дожидаясь перевода, я довольно легко ответил вам по-немецки. Находясь столько времени в немецких госпиталях, а это было месяца три, я вполне прилично научился разговаривать по-немецки на медицинские темы. Не дожидаясь новых вопросов, я продолжал что-то говорить по поводу ранения и еще чего-то. Доктора слушали меня, задавали разные вопросы и на все я смог ответить довольно удачно. Они спрашивали, кто я по национальности, кто мои родители и кто я по профессии. Вопросы я понимал, от удачных ответов вошел в азарт и на комиссию сумел произвести хорошее впечатление. Одним словом, комиссии я заморочил голову по своему сценарию. На вопрос, куда я хочу поехать жить, я назвал Котовск Одесской области.
Когда на другой день получил документы, то был приятно удивлен. В документах было написано, что из вермахта я уволен по ранению. Еду в Котовск, и мне положен 'ландцутайлунг', что по-русски переводится как земельный надел. Неожиданно я стал богатым собственником, землевладельцем. Хотя я и не понимал, что все это значило для меня, но все равно было интересно быть землевладельцем. Для меня это было что-то новое и не очень понятное. На дорогу выдали 'ферпфлегунг карте', что по-русски переводится, как продовольственная карточка. Долго не размышляя, я сел на поезд и поехал в Котовск.
Дорога Бобруйск, Минск, Брест, Винница Жмеринка, Котовск. Билеты на поезда, тогда, наверное, не продавались. Собственно я и не интересовался этим. Немецкая солдатская форма и хорошие документы были и проездным билетом, и надежным пропуском на любой поезд. От Бобруйска до Минска ехал в аккуратном пассажирском поезде. В вагонах ехали с фронта домой в Германию отпускники солдаты, какие-то гражданские немцы и разные военные. Я расположился на нижней полке и ехал сидя рядом с двумя солдатами Лежачих мест в немецких вагонах не бывает. Напротив меня сидело еще трое солдат. Они мирно беседовали, пили из своих фляг кофе, дремали. Со мной они не разговаривали и кто я такой не интересовались. Либо им я был не интересен, либо еще почему-то. Но при моих попытках заговорить с ними они охотно отвечали. Большинство их разговоров касалось положения в Германии. Американские бомбежки городов, разрушения и снабжение населения продовольствием. О фронте они говорили мало и весьма неохотно. На все вопросы о положении на фронте, отвечали коротко: 'Ах, шайзе криг', и снова начинались разговоры о положении на родине в их рейхе.
Ехали медленно, с частыми остановками в лесных зонах. Однажды днем, недалеко от Минска, под нашим вагоном взорвалась партизанская мина. Внезапно, впереди нашего купе, вверх к потолку с грохотом полетели доски от пола и чей-то чемодан. Зазвенело разбитое окно. Одному солдату поранило ногу, другому повредило лицо. Реакция моих соседей на взрыв была как бы досадно-огорчительной. Вначале все подскочили на своих местах. Бледные и перепуганные, молча стояли в ожидании чего-то страшного. Потом, когда первоначальный шок прошел, один из солдат сказал:
- Проклятые партизаны, опять взорвали.
Другой добавил:
- Так и домой не доедешь.
Придя в себя, все мы смотрели на происшедшее в соседнем купе. Зрелище было неприятное и наверное потому кто-то сказал:
- Проклятые партизаны.
Я же про себя подумал, все-таки партизаны молодцы. Смелый народ.
Последствия взрыва ликвидировали и к вечеру мы приехали в Минск. Ремонт дороги занял немного времени и я удивился, как быстро немцы восстанавливают повреждения. Из Минска поезд дальше никуда не шёл и все пассажиры поезда вышли на перрон.
Огромное, красивое здание вокзала по-прежнему стояло неповрежденным. Наверное, оно было столь красивым и производило такое хорошее впечатление на всех, кто его видел, что и русским, и немцам было жаль его разрушать. Наверное, на такую красоту ни у кого рука не поднималась, чтобы разрушить, хотя весь город был сплошным кладбищем разрушенных домов. Вместе с другими вышел и я. Походил по перрону, постоял у газетного киоска. Солдаты наспех писали письма домой в свой рейх. Понаблюдал за суетно бегавшими по перрону, затем пришло время подумать и о своей собственной персоне. Где-то нужно было переночевать и поразведать способы дальнейшего путешествия в свой Котовск. Метрах в ста от вокзала стояло неприметное одноэтажное здание, туда часто бегали солдаты с котелками. Решил полюбопытствовать, что это такое. Это было что-то импровизированное, похожее то ли на столовую, то ли на дешевую ночлежку. Внутри здания кроме больших голых столов ничего не было. Рядом под навесом стояла солдатская кухня. К ней подходили солдаты. Они протягивали повару котелок и он, молча, ни у кого ничего не спрашивая, наливал суп. Я тоже было покрутился возле. Но у меня не было котелка, и я ушел, заприметив ночлежку. Снова вернулся на вокзал. Там куда-то спешили солдаты, медленно прохаживались русские железнодорожники с длинными молотками в руках. Навстречу мне важно, не спеша, шли в голубых мундирах жандармов. На груди у них на цепочке висела металлическая табличка с надписью по-немецки 'фельджандармери' - 'Полевая жандармерия'. Не обращая на них никакого внимания, солдаты заходили внутрь в здание самого вокзала. Пристроившись к одному из них, я тоже прошел внутрь. Я об этом пишу с некоторой робостью потому, что жандармов я все-таки боялся. Я никак не мог войти в роль солдата немца, внутри меня, помимо моей воли существовало сознание того, что я не немец. Я русский, советский. Наверное, потому при определенных ситуациях, вот как тогда при виде жандармов, я чего-то боялся и ждал неприятностей. Рефлекс самосохранения.
В зале на скамейках сидели и дремали военные. Другие стояли, беседовали или чем-то занимались своим. Возле деревянной загородки в углу зала в небольшой очереди стояли солдаты. Они в окошко подавали карточки, похожие на наши хлебные, а оттуда продукты. Я молча сравнил свои ферпфлегунгс карты с ихними, они оказались одинаковыми. Дождавшись своей очереди, я подал их в окошко. К моей радости, никто у меня ничего не спрашивал. Женщина, немка в военной форме, отрезала талоны и молча выдала продукты. По моему понятию, я получил очень много вкусных и нужных в дороге продуктов. Мне выдали хлеб, колбасу, сливочное масло, шоколад, сигареты и еще чего-то. Я был обрадован, удивлен, и мне захотелось, чтобы и у нас в Красной Армии были бы похожие порядки снабжения продуктами. На скамейках все места были заняты и я, спрятав полученное в сумку, отправился в запримеченную ночлежку.
