— Да почему Гнедок-то? — хихикал Ольгер. — Ты что, видел, какой он был при жизни?
— А какая разница, — ухмылялся Жейнар. — Просто нравится, как звучит.
В итоге коняшками обзавелись почти все наши. Только Далех потихоньку плевался: он считал, что лошади — тоже люди, и был уверен, что эти кавалерийские игрушки — форменное кощунство. И Валор не ездил верхом: похоже, взбираться на этот ужас с глазами-фарами было просто ниже его баронского достоинства…
«Ворон» отделение завода Фогеля начало производить поточно. Кости на них шли гусиные, дешевле всего. Мы бы брали куриные, но курицы не летают — в куриной черепушке уж совсем не за что зацепиться, а вот гусиные сработали хорошо, что-то внутри бывшего гуся ещё помнит о полёте. «Ворона-гусь» заводского производства напоминала помесь птичьего скелетика с воздушным змеем, летела легче и выше, чем запущенная воронья тушка. Я попробовала ею управлять — одно удовольствие. Чистенькая. Р-раз — и расправляется, не то что окоченелый птичий трупик. Нести она могла гранату или динамитную шашку, но можно было вместо взрывчатки закрепить в держателе и футляр с запиской. Первый же цех выпускал по сотне в сутки; первые «вороны» пошли на защиту города, в ведение Алена. Вот от «ворон» наши драконы вместе с Далехом пришли в восторг — ну профессиональная радость.
Санитарные эшелоны теперь шли потоком, так же, как на запад шли эшелоны с войсками, оружием и продовольствием для солдат. В госпитале провидца Лаола вечно были заняты все койки — там, в особом крыле, лежали и те живые бойцы, которым делали искусственные руки и ноги. Фарфоровые ребята не залёживались. Теперь можно было видеть, как к вокзалу марширует целая колонна фарфоровых ребят, с фарфоровыми офицерами во главе. Ходили слухи, что не все они ехали сразу на передовые позиции: будто бы часть из них отделяли от прочих и отправляли куда-то в тыл, в особые лагеря. Туда же мы отправляли и лошадок, и ворон.
Я всё разузнала точно у нашего источника в Королевском Штабе.
— Вы верно предполагаете, деточка, — сказал Валор. — В экзаменах участвую и я тоже. Мы отбираем людей отважных, с гибким разумом, без предрассудков. В самом лучшем случае — с отсветом Дара. Вы знаете, дорогая моя, что такие встречаются и среди простецов. Они отбывают вглубь страны, на особые учения. С ними работают инструкторы из Междугорья…
Я аж закашлялась:
— Из Между… кха-кха… ничего ж себе!
Валор легонько тронул мою щёку кончиками пальцев — как в детстве:
— Вы снова верно поняли, деточка. Я был представлен мессиру Тодду из дома Одинокого Утёса, графу Задубравному — его рекомендовал прекраснейший мессир Гунтар лично. Мессир Тодд вместе с междугорскими и нашими офицерами обучает фарфоровых солдат по особой методе. Для работы в тылу врага.
— В тылу… — мне в момент стало очень холодно. — А вы всех офицеров, кого туда отправили, сами опрашивали?
— Вы хотите спросить, там ли работает мэтр Клай? — спросил Валор. Как всегда, видел на десять метров в глубь. — Да, конечно. Возможно, там и останется. Вообще-то, дорогая моя деточка, он очень нужен там. Он останется, если, конечно, не потребует у руководства, чтобы его отправили повоевать.
— Обалдеть, — вырвалось у меня. — Я ему напишу. Нет. Я с ним свяжусь. Он безобразно долго не выходил на связь.
Валор приподнял мою голову и заглянул в глаза:
— Простите, моя дорогая, но… очевидно, он не смеет. Не смеет с вами связываться, не смеет говорить. Не смеет никаким образом обнаружить себя и место, где находится. Вы ведь знаете, что существует немало методов, позволяющих найти некроманта через зеркало… особенно если за дело берётся вампир…
Я тут же поняла, как сглупила.
— Ага, — сказала я со вздохом. — Я напишу. Простое письмо.
Валор кивнул.
— Я передам его с надёжным человеком, деточка. Так оно дойдёт до адресата быстрее, чем с помощью полевой почты.
Письмо я написала. Ужасно тяжело было писать, — совсем я не мастерица и не охотница до этих эпистолярных штучек, слова никак не хотят становиться на места — но, кажется, основную идею донесла. «Ты уже повоевал, — написала я. — Дай другим повоевать, ты наверняка нужен в учебной части. У тебя опыт, да ещё какой. Если прибудут некроманты, кто лучше тебя им объяснит, с чем придётся встретиться на передовой, а? В общем, знаешь, я бы очень радовалась, если бы ты там, в тылу, и остался».
И приготовилась долго ждать ответа. Но ответ пришёл с нарочным, уже на следующий день. Этот гад написал, что любит меня больше, чем Путеводную Звезду, чтобы я невзначай не забыла эту романтическую муть, — и что намерен защищать леди-рыцаря и свою королеву. С оружием. Потому что в тылу и живые справятся. «А если я ещё пару раз умру, ты же меня поднимешь?» — выдал он в конце. И пририсовал голубочка с цветочком в клювике, внутри сердечка, очень криво — просто гад и свинья.
Меня спросили, будет ли ответ. Я не хотела заставлять офицера ждать, нацарапала на гербовом листке королевской почты такое же сердечко, а внутри него — кривой череп с цветочком в зубах, и приписала: «Только попробуй умереть хоть один раз! Не надейся, что это так уж легко сойдёт тебе с рук! Подниму — и отлуплю!» И закапала эту записульку сургучом, так, чтобы точно никто, кроме Клая, не открыл. И отдала.
И даже пореветь не успела, потому что надо было красиво одеваться и бежать, потому что день святого Гелхарда, потому что мы с Виллеминой представляли Мышонка ближнему кругу. И газетёры там были, и послы: газетёры — ради светокарточек Виллемины с сыночком, а послы — поглядеть, вправду ли у фарфоровой королевы живой ребёнок. Судя по газетам, которые до нас порой доходили, слухи за границей ходили всякие-разные.
Но Мышонок никого не разочаровал. Выглядел он просто шикарно: такой маленький и беленький, с серьёзным личиком, как у котёнка. У кого Дара нет — тот бы ни за что не догадался, что младенчик не из простецов. Церемонию мы уложили в три четверти часа, и за это время наш принц не разревелся и не описался, что, по-моему, для такого младенца — большое достижение.
И ещё по ним с Виллеминой было очень заметно, что они друг друга любят. Мышонок так тянулся ручонками… Когда мы закончили это средневековое представление по всем правилам, отпустили участников, пришла мэтресса Луфа, Виллемине снова надо было бежать, — её ждал Раш и ещё кто-то из миродержцев Малого Совета — на них с Мышонком было жалко смотреть. Она не хотела отдавать. И он не хотел, чтобы его отдавали. Он соскучился.
Но что там наши желания…
Я-то хотела пойти с Луфой. Повозиться с ребёнком немного: мы с ним тоже друг другу нравились. Но и у меня не получилось.
За мной, как водится, пришёл Жейнар.
— Леди Карла, — сказал он, — тут с вокзала очень странного парня привезли. Его доставили вместе с нашими ранеными и с телами для протезов, но парень — перелесец. Не пленный, понимаете, не перебежчик даже, а какой-то совсем непонятный типус, — и улыбнулся. — Чудо какое-то. Сопровождающий мне письмо передал аж для маршала, что это чудо представляет интерес для Королевского Штаба, я письмо отдал мессиру Лиэру, а чудо ждёт вас в каземате. Поговорить хочет.
Чудо, ага, подумала я. Из Перелесья. Ну да, конечно. Перебежчики из Перелесья — явление, мягко говоря, не массовое: кроме Ольгера, который тоже, между нами, чудо изрядное, больше никого не припомню. И в плен они не слишком-то охотно сдаются, во всяком случае, в газетах намекают на потери, а про толпы пленных не пишут. Нашим агентам, по слухам, в Перелесье совсем тяжело. Я, например, больше ни разу не разговаривала через зеркало с мэтром Тарином: от него дважды приходили записки какими-то странными каналами, потом перестали. Что-то там очень страшное творилось. А тут…
Чудо они доставили.
Ну ладно. Посмотрим.
Я спустилась к нам в лабораторию, вошла — и вижу: впрямь же чудо! И Ольгер пытается дать ему вина и бисквитов, а он улыбается как-то беспомощно и мотает головой:
— Нет, мессир, вина мне не надо. Вино на меня действует очень плохо, я даже и не знаю, как в следующий раз накроет. Вы мне, прекрасный мессир, лучше молочка налейте, если есть. От него точно худо не будет.
