Несколько кметей с топорами пошли в близкий березняк собирать сучья посуше, Любица и девка принялись развязывать и раскладывать съестные припасы – какой привал без еды? Рьян недовольно качал головой, дергал себя за намокшие усы, досадуя на собственную оплошность. Так за честь княжескую стоял, что проговорился. Все разболтали – и что княжна, и что сговор вот-вот. Не к добру.
А дебричи, нисколько не смущаясь присутствием княжны, принялись снова чистить сапоги и коней от речной грязи. Только теперь Рьяну почему-то казалось, что старший у них не тот, русоволосый, которого они поначалу посчитали за вожака, а этот, смуглый, вырвавший княжну из жадной пасти взбесившейся реки.
За едой дебричи уселись отдельно от своих спутников. Смолятичи усердно зазывали их на свое угощение, но Утреч отговорился, что в их роду есть зарок – по вторникам не брать пищу у чужих. Смолятичи отстали, и четверо названых братьев сели в стороне, угощаясь копченой олениной из собственных запасов. Так решил Огнеяр, и у него на это имелись две причины. Едва поняв, с кем свел их Исток Дорог, он поостерегся делить еду с княжной и ее провожатыми – никто не знает, чем обернется эта встреча, так не стоит заранее связывать себе руки. Второе было проще – Огнеяр не хотел, чтобы во время еды кто-то из смолятичей заметил его клыки.
Усевшись спиной к смолятичам и глядя на воду взбесившейся Кошицы, Огнеяр не столько жевал, сколько думал. Броды недаром считают священными местами, напоминающими людям о переправе через Огненную Реку, служащую гранью миров. На этом броде он узнал много такого, ради чего и в Надвечный Мир можно заглянуть. Внезапные новости оглушили Огнеяра, его мысли путались. Девушка была смолятинкой по виду, ее назвали княжной – а княжна у смолятичей только одна. Это она, дочь Скородума, которой когда-то очень понравился Светел. И у нее вот-вот сговор – жених обещает сделать ее чуроборской княгиней. Знала бы она, что сталось с той, которой Светел прошлой осенью обещал то же самое! Знала бы она, кого она звала в свою будущую дружину! Огнеяр фыркнул, сжимая в зубах недобрый смех. И Скородум отдает ее за Светела, думая увидеть дочь княгиней в Чуроборе…
Огнеяру живо вспомнилась худощавая фигура высокого старика с блестящей лысиной, его красный нос, белые кустистые брови, под которыми сияют голубые глаза, то по-детски наивные и любознательные, то по-старчески мудрые. Не может быть, чтобы глиногорский князь изменил их недолгой дружбе, стал покушаться на наследство, за которое сам же призывал Огнеяра бороться. Не может быть. Как же тогда он дал свое согласие на такое подлое дело? Или его, Огнеяра, уже везде считают мертвым? Немудрено, поскольку в Чуроборе его не видали с прошлой зимы, а на Белезени – уже несколько месяцев.
Нет, не зря он выбрался из личивинских лесов, не напрасно решил разузнать, что делается на белом говорлинском свете. И верный путь указал ему Исток Дорог!
Покончив с едой, смолятичи стали собираться в путь.
– А далеко ли едете? – спросил у них Тополь.
– Теперь уж недалеко, – с облегчением ответил Рьян. – На Макошину гору.
– Хочет княжна перед сговором судьбу у богини спросить? – Огнеяр не глядел в лицо княжне, словно выказывая свое почтение, а на самом деле не хотел показывать ей свои глаза.
– А как же иначе? – ответила Дарована.
Она уже забыла пережитый испуг, промокший мех ее шубки обсох, только еще топорщился иголочками слипшихся волосков. Растрепавшиеся золотистые волосы трех ее кос Любица пригладила, и ничто уже не напоминало о том, как она чуть не ушла в подводные палаты Водяного Хозяина.
– Не возьмете ли нас с собой? – спросил Тополь, и в голосе его слышалось: «Не возьмете – сами поедем». – Нам тоже есть о чем богиню спросить.
Тополь всегда угадывал, чего хочет Огнеяр, и на этот раз он не ошибся. Рьян хотел возразить – четверо чужаков смутно не нравились ему, несмотря на всю их ловкость и силу. Но княжна ответила раньше, чем десятник успел открыть рот. Дарована умела быть благодарной, а темные подозрения не жили в ее чистой душе.
– Поедемте с нами! – даже обрадовавшись, предложила она. – Я сама о вашей судьбе богиню спрошу.
Рьян недовольно покачал головой, но спорить с княжной не стал. Он тоже заметил, что дебричи не взяли ни крошки из их еды.
Святилище Макоши стояло на горе, вернее, на береговом холме – там богиня-Земля была ближе к другим благодетельным стихиям, к Небу и Воде. Вершина горы была обложена белыми камнями, а само святилище состояло из девяти столбов, вкопанных в землю по кругу. Между столбами оставались широкие проемы, через которые изнутри святилища можно было видеть плоскую равнину на много верст вокруг. У подножия горы стояло несколько избушек, предназначенных для тех, кто приедет к богине. В самом святилище жили только служительницы Макоши. С наступлением холодов, когда Макошь-Земля засыпала, они уходили жить в подземные пещеры, вырытые под самим святилищем. Зимой дым от их очагов был виден издалека, чтобы люди могли знать – Земля не умерла, она только спит, ожидая новой весны.
Мужчинам не было ходу в святилище Великой Матери. Глиногорские кмети и четверо дебричей остались в избушках у подножия горы, развели огонь, устроились отдыхать и обогреваться после холодной дороги предзимья. В само святилище с княжной поднялись только Любица и девка. Обе челядинки несли с собой хлеб, мед, репы, шерсть в дар богине. Дарована обеими руками прижимала к себе тот самый кожаный мешок с Макошиной пеленой – на этой пелене подносились дары богине.
– Так не забудь мою судьбу узнать, – попросил ее Огнеяр.
– И мою, – подхватил Тополь.
Княжна вопросительно посмотрела на Кречета, но он коротко мотнул головой, предпочитая не знать судьбы заранее. Утреча княжна напрасно искала взглядом – в избушке его не было, но сдавленные взрывы смеха девки-челядинки, доносившиеся из тесных сеней, указывали на его местонахождение. Утречу было не до судьбы.
– Дайте чего-нибудь из своего серебра, – велела Дарована. – По нему вашу судьбу скажут вещие женщины.
Огнеяр снял один из своих браслетов, Тополь вынул серьгу из уха. Поднимаясь на гору, Дарована украдкой рассматривала и ощупывала их, но серебро было самым настоящим, дебрической работы. Нет, не нежить эти четверо. Хотя что-то странное в них все-таки есть. Может быть, богиня скажет?
При мысли о богине Дарована совсем успокоилась, все досужие мысли сами собой отступили. Она почитала Макошь не так, как другие, – неизмеримо сильнее. С детства она знала, что обязана Макоши жизнью не так, как все люди и звери, – не общим ходом Мирового Закона. Она получила свою жизнь прямо из рук Всеобщей Матери, и поэтому Дарована не только почитала, но и горячо любила Макошь как вторую мать. Особенно с тех пор, как умерла княгиня Вжелена. Во всех печалях, во всех тревогах и сомнениях Дарована привыкла искать утешения и покоя у той, что дала жизнь всему живому и не покидает в беде никого из своих творений.
