Физически идти и правда было легче. И не так было холодно – в сапогах-то и с теплым мягким плащом, но в руках шута было теплее. А он… Нет, он помогал ей перебраться через камни, ложился рядом с ней ночью, прижимался к ней, чтобы согреть, но не обнимал. И отлучки Маркуса не использовал. И не разговаривал.
Не выдержала все-таки Лена. Когда кончилось розовое безвременье Границы и они оказались даже не в горах, а у их подножия, когда Маркус авторитетно сказал, что они попали в нужное место, когда шут, сильно побледнев, опустил глаза, Лена завизжала:
– Да можешь ты забыть о своей патологической честности на пять минут?
– На пять минут могу, – с трудом ответил он, – но ты, кажется, понимала, что для меня нарушить клятву действительно тяжело.
– А умереть так, как казнят в том проклятом мире всех, кто имеет эльфийскую кровь, легко? – заорала Лена так, что Маркус вдруг крепко-крепко обнял ее, притиснул к себе – ей даже дышать стало трудно – и неприязненно сказал шуту:
– Ты хоть способен понять, что она опять жизнь тебе спасала? Оставался бы там, раз такой честный. Не понимаешь, что просто так она не стала бы требовать от тебя невозможного? Ты и правда дурак, и никакая эльфийская кровь, никакая начитанность не делают тебя мудрее. Хоть бы о том подумал, что нам необязательно оставаться именно в этом мире, что важно было уйти из того? Ты хоть понимаешь, что она там сделала, на что пошла? Не думаешь же ты, что добровольно? Не думаешь же, что она наплевала на свою гордость ради прекрасных глаз эльфа? Ты не понял, почему на нас вдруг перестали тренироваться лучники? Ты вообще понимаешь, что она – всего лишь женщина? Одинокая, несчастная, заблудившаяся, оказавшаяся в нашем кровавом мире, ничего о нем не зная? Ни жизни не видела, ни смерти, ни любви! Ты вообще вспомнил, что она для тебя сделала? Сколько раз она тебя из петли вынимала? Ты соображаешь, что она ради твоей шкуры все бросила, что имела, – дом, семью, друзей, целый мир? Она впервые увидела, что человека можно бить кнутом на площади, и вместо того чтобы ужаснуться и бежать, она осталась с тобой. Способен ты вообще думать не только о своей драгоценной честности, а хоть о чем-то еще? Ты не обратил внимание, что эльфы спрашивали о казнях? Не стало любопытно, почему? А я поинтересовался. Ты знаешь, что эльфов не вешают? Им отрезают все выступающие части тела и скармливают собакам. А потом вспарывают живот, и собаки жрут внутренности, когда эльф еще жив. Хочешь? Возвращайся! Могу даже проводить. – И ласково-ласково добавил, уже для Лены: – Ты только не плачь. Все уже хорошо. Мы ушли оттуда. Даже если грешным делом встретимся с Родагом, не страшно, он мудр, он поймет. Успокойся, девочка. Успокойся…
Лену распирала обида. Она попробовала вырваться, и Маркус ее отпустил. Она повернулась, чтобы увидеть, как шут упал на колени. На его осунувшемся лице была такая мука, что Лена сразу забыла все гневные слова, готовые сорваться с языка. Маркус незаметно удержал ее сзади за плащ, а то она немедля рванулась бы утешать шута, а вот Проводник явно считал, что тот нуждается в наказании.
– Прости, – только и сказал он. Наверное, кто-то и способен гордо отказать в прощении стоящему на коленях мужчине, но только не Лена. Она расстегнула застежку плаща и шагнула к шуту – хотела опуститься на колени рядом с ним и тоже попросить прощения, но не успела: он обхватил ее руками и прижался лицом к черному платью.
– Я никогда больше не усомнюсь в тебе, – глухо произнес он.
– Не клянись, – бросил Маркус, – потом опять пожалеешь.
– Что бы ни было, – повторил шут, – я всегда буду с тобой. Сделаю все, что ты захочешь. Прости, Лена.
Тут у нее, конечно, подкосились ноги. Шут подхватил ее, осторожно опустил на траву, а Маркус торопливо снял с пояса флягу и поднес к ее губам. От ледяной воды заныли зубы, а Проводник безжалостно полил ей лоб.
– Сейчас полегчает. Расслабься, Делиена. Расслабься. Полежи. Отдохни. Ты просто устала… Попробуй поспать.
После обжигающе холодной воды его руки, массировавшие виски, казались горячими, и тепло расплывалось по телу, обволакивало. Лена впала в странное состояние полусна-полуяви. Шут подсунул ей под голову свернутую куртку, Маркус заботливо накрыл плащом. Она закрыла глаза.
Долго-долго стояла тишина, только шуршал по листьям слабый ветерок и отчаянно верещали вдалеке птицы.
– Спасибо, Маркус, – через силу произнес шут. – Я был дурак.
– Хуже, – сухо отозвался Проводник. – Гораздо хуже.
– Хуже, – согласился шут понуро. – Я не привык, чтобы кто-то обо мне думал…
– Она простит. Не знаю, любит она тебя или это что другое, но простит. Только ты уж больше ее не мучай. Ты хоть понял, почему она не сказала еще там?
– Потому что я бы остался.
– И она осталась бы с тобой. А я с ней. И вряд ли кто-то из нас выжил. Мы с тобой – точно нет. А что бы сделала она, оставшись одна?
– Пошла бы к эльфам…
– А что такое Странница, которая чувствует только боль и гнев, ты себе представляешь? Тот мир бы рухнул. А эхо прокатилось по всем остальным.
– Она для меня не Странница.
– Для тебя… Разве выбор от нее или от тебя зависит? Она Странница. Ищущая. Светлая.
– Приносящая надежду.
– То-то я смотрю…
– Маркус! – взмолился шут. – Ну набей мне морду.
– Можно? – обрадовался Маркус.
– Я тебе набью, – пробормотала Лена. – И без тебя справлюсь…
Проводник облегченно вздохнул:
– Пришла в себя? Ну и славно. Шут, марш за водой. Надо напоить ее горячим чаем. Видишь, ее знобит.
– Я не заболела.
– Знаю, что не заболела. Это от напряжения. Но чай все равно поможет.
Благодаря эльфам они путешествовали почти с комфортом: у них был котелок, в котором Маркус варил весьма вкусный суп из сушеного мяса и трав, которыми их тоже снабдили эльфы, у них была большая фляга с вином, были плащи и одеяла, прочная обувь и чистое белье. Лена вытащила руку из-под плаща и в очередной раз полюбовалась подарком Арианы.
– Старинная работа, – заметил Маркус. Шут, словно искупая вину, собирал ветки для костра, потом принес воды, потом ушел куда-то в лес. – Не тревожься, здесь он такой же, как я, специально на него никто не охотится, а уж постоять за себя он может. Зря ты его так быстро простила. Дураков надо учить.
– Маркус…
– Поверь моему опыту, – перебил он. – Ты умница, Делиена. Чувствуешь, когда и что надо сделать или сказать. Может, это твой дар, может, проклятие. А я старый волк-одиночка, просто повидал… разных. И таких, как он, тоже.
– Ты не одиночка уже.
– А он – все еще. Не верит ни во что и никому.
– Может быть, боится верить.
