— Боюсь, что все не так, как ты думаешь. Ива изменился, да ты и сама это увидишь. За эти четыре дня, что прошли с того момента, как он пытался снова покончить жить самоубийством, он стал другим человеком. Да ты и сама увидишь, когда он придет. Он стал самим собой, каким был до этой истории с Каитиной. Мне кажется, что он теперь наконец-то действительно понял, что самоубийство — это очень плохо. Он в тот же день долго просил прощения за все, что устроил. Просто спасибо тебе за то, что ты есть, и за то, что сделала для него, для меня, для всех нас.
Я удивленно хлопала глазами, а Танра тем временем обняла меня, но вскоре отпустила, утирая слезы.
— Извини, просто очень тяжело жить, зная, что любимый сын может в любой момент попытаться убить себя. А теперь я, наконец, перестала бояться, — сказала Танра, поднялась и пошла в ванную.
Входная дверь хлопнула, и до меня донеслось:
— Мам, я дома! — крикнул Ива. — А Шелгэ приехала?
— Давно уже, — ответила я, застывая в проходе.
— Шелгэ… — Иве широко улыбнулся. Что-то я за ним такой откровенно-радостной улыбки раньше не замечала.
Он скинул с плеча сумку и подхватил меня на руки, точнее, он меня просто обнял, но ноги все равно оторвались от пола. На пол он меня так и не поставил, принялся целовать. Я, в принципе, не против, но это определенно что-то новенькое. Это и есть обещанные изменения? Тогда мне нравится!
Мы с Ивой сидели в гостиной, точнее, я сидела, а он улегся, положив мне голову на колени. Было уже довольно поздно. Он тихонько мурлыкал, я перебирала волосы. Ну, нравятся мне его волосы, да и вообще волосы аладаров, они мягкие, пушистые, гладкие, не то, что у нас, арийцев. Но что-то у него с прической было не так.
— Слушай, я раньше не видела, чтобы ты пробор посередине делал, — удивилась я.
— А я при тебе и не делал, всегда на сторону, — ответил Ива.
Я пригладила волосы и посмотрела на него, потом переложила пряди так, как они обычно лежали, сравнила.
— Тебе прямой больше идет, — я вынесла вердикт.
— Я знаю.
— Хм… а зачем тогда на сторону носил? — удивилась я.
— Нравилось.
— А теперь резко разонравилось?
— Ага, — кивнул Ива.
Н-да, странно.
— К тебе мама не приставала? — неожиданно после долгого молчания спросил Ива.
— Почему «приставала»? Мы с ней просто поговорили, — пожала я плечами.
— О чем? — Ива даже голову повернул, чтобы взглянуть на меня.
— Обо все понемногу.
— О чем конкретно? — не унимался Ива.
— О моем обучении в академии, о моем обучении в университете, о моих возможностях и о тебе.
— Обо мне? — обеспокоился Ива.
— Слушай, хватит дурачка из себя строить! Ты думаешь, если ты ей ничего не сказал и не объяснил, то она успокоится? Она же твоя мать, она переживает за тебя.
— Ты ей все рассказала?
— Все, что она пожелала знать, — кивнула я. — А ты хотел что-то скрывать?
— Да нет, — теперь Ива наоборот отвел взгляд. — Я даже рад, что ты сказала, сам бы я не смог.
— Ну и зря, она волновалась.
— Да мне стыдно просто, я не могу…
— Ну, знаешь, натворил — отвечай!
— Я знаю, знаю, Шелгэ, но я просто не знаю, что ей сказать. У меня, кроме, того, что я полный придурок, больше слов нет.
— Самокритика — это хорошо, но информация лучше. Ей и всего-то надо было понять, что и как произошло. Представляешь, она думала, что звезду в стену загнал ты.
— Я? Да я их даже брать не знаю, как, не то, что кидать! Что еще она хотела знать?
— В основном ее волновало, что за чем было и почему все так вышло. Не знаю, конечно, зачем. Я бы на ее месте точно не стала об этом расспрашивать, тяжело матери слушать.
— Наверно, хочет, чтобы больше у меня ничего такого не вышло, — предположил Ива.
— В смысле? Она, что ждет, что ты снова будешь с жизнью расправляться?
— Да, — вздохнул Ива. — Ну, просто так в первый раз было… Шелгэ, ну не надо!
— Ни фига себе не надо! Мне тут сообщают информацию, что ты снова собираешься вешаться, а я должна ее игнорировать?!
— Ох… — Ива закрыл лицо руками, прячась не то от меня, не то от себя. — Я не буду больше… ну… я знаю, что мало верится, но это правда.
— Ага, матери иди, скажи, а то она уже всерьез приготовлениями занялась, чтобы в третий раз у тебя тоже ничего не вышло, хотя я бы на ее месте тебя бы самолично пришибла!
— Шелгэ, — жалобно попросил Ива.
— Что Шелгэ? Я, что ли, тут на люстре вешаться собиралась? Мои родители точно знают, что я со всем справлюсь! А если с чем не справлюсь, то приду и попрошу у них помощи! А ты что наделал? Иди и объясни ей все! — я пихнула его в спину.
— Шелгэ, я не могу! — воскликнул Ива.
— Творить мог? Вот теперь иди и отвечай за свои действия! Она же у тебя сама с ума сойдет! — я пихнула сильнее.
— Шелгэ, я не могу, она не поверит. Никто не поверит! — Ива сел и всплеснул руками. — Ну, как ты не понимаешь? Я два раза пытался свести счеты с жизнью, они мне не поверят! Никто!
— А ты скажи так, чтобы поверили.
— Я не знаю, как, я не могу!
— Можешь! Объясни, что ты понял, и как теперь будешь жить, и главное, зачем ты будешь жить!
— Ради тебя, — честно ответил он.
— Ты что, совсем дурак? — я поразилась до глубины души. — Ты вообще ничего не понимаешь? Жить надо ради себя! Жизнь твоя, и ты живешь так, как ты этого хочешь! Не для меня, не для матери. Для себя! А если я окажусь не такой, как ты думаешь? А если я уйду к другому? А если я уеду? А если меня убьют? Что тогда? Опять смысла жить нет, смысл жизни — мрак? Ты что, всю жизнь так и будешь туда-сюда между желанием и нежеланием жить?
— Но как еще? — Ива действительно не понимал.
— Ты действительно не знаешь? — переспросила я.
— Нет, — Ива качнул головой. — А ради чего живешь ты?
— Хорошо, я объясню, как живу я и большинство арийцев. Жизнь для нас — это бой. Неважно, первый или последний. Ты готов умереть прямо сейчас?
— Нет, — резко ответил Ива.
— А я готова. Прямо сейчас, и ни секундой позже. Мне не нужно времени на прощание, не нужно на сборы или завершение дел. Я готова умереть немедленно. И каждый раз, выходя на бой, я готова к смерти. Я не оставляю неоконченных дел, я все делаю так, чтобы не оставалось ничего незавершенного. Даже если я сделала что-то не до конца, я точно знаю, что ту часть, что я сделала, я сделала так, как надо, так, как я могу, так, как я хочу. Я никогда ни о чем не жалею, не хочу переделать. Все, что сделано, — то ушло и теперь неизменно! Уходя, я каждый раз ухожу навсегда, я готова к тому, что я больше могу никогда не увидеть тех, с кем попрощалась. В арийском языке даже нет слов «пока» или «до свидания», только «прощай». Я не боюсь смерти, но и не ищу ее. Я принимаю ее как данность и неизбежность. Я живу каждый день, каждый час, каждую минуту, каждую секунду, как последнюю. И когда настанет мой последний бой, я буду готова проститься со всем, что у меня есть, и отправиться дальше. Вот так живу я и многие арийцы.
