Я приготовился услышать приказ о своем аресте и, следовательно, вновь уносить ноги от Дарьи Прокофьевны, а, возможно, еще и от Марфы.
— Как сам себе я доверяю выбору очаровательной хозяйки дома Марфы Макаровны, И потому рад видеть вас ее гостем, князь. — Николай подтянул свой темно — синий, почти черный, измайловский мундир, поправил голубую ленту через плечо, чуть слышно крякнул и вздохнул. Одобрительная улыбка богини тайной канцелярии ненадолго прогнала его смятение. Но говорил он совершенно ватным голосом, словно призраки казненных и погибших на каторге декабристов встали за его спиной и взялись за его плечи ледяными руками.
Кружа Марфу в вальсе, я держал ее крепко, но бережно, чтобы не дать ей ускользнуть от меня, скрыться в круговороте танцующих пар. К счастью, она не планировала спасаться бегством.
— Из ваших рассуждений поспешил я сделать вывод, что вы берете меня в Седьмой отдел. Так знайте, ради вас, миледи, я согласен на предательство.
— Кого предать вы собрались? Меня? — игриво перевернула вампирша.
— Нет, Марфа Макаровна.
— А разве рядом с вами еще кто-то есть? Предать вы можете того, кто близок. Согласны ли с моей гипотезой?
— Не вполне.
— Вы хорошо танцуете, Тихон… Уверенно ведете. Вы мне нравитесь. И потому я отпущу вас сразу после танца.
— Зачем?
Марфа долго не отвечала. Танцуя с ней, я искал в кружении разноцветных мундиров и платьев зацепку — чувство опасности от приближения сородича. Но то ли на балу кроме нас не было чистопородных вампиров, то ли в отделе их научили быть неразличимыми среди людей… Вот люди замечались довольно странные, так на короткой шее уланского майора поверх мундира бряцала связка деревянных оберегов, а в высокую прическу белокурой девицы вплетена была солома. Все эти гости бала, словно по приказу, вылупляли на меня глаза. Понять было нетрудно, что это колдуны и ведьмы из тайной канцелярии. Должно быть, кое-кто из них умел превращаться в животное…
— Вы выйдете через окно или открыть для вас потайную дверь в подвале? — после танца Марфа завела меня в темный тесный коридор.
— Можно мне хотя бы квартирантом здесь побыть? Почему вы гоните меня, о фея счастья?
— Вы не годитесь для службы, Тихон. Слишком любите свободу. Потому хочу я, чтоб остались вы свободным навсегда!
— И голодным?
— Я не стану вас прикармливать и приручать. Вы себе найдете пищу.
Марфа впустила меня в прохладный каминный зал. Обстановка в нем напоминала рыцарский замок — обложенные серым камнем стены, украшенные гобеленом со сценой медвежьей охоты и выточенной из дерева картиной с токующим глухарем. Зрительно недоставало настоящих трофеев — звериных и птичьих чучел, оскаленных морд и рогов над камином, постеленных на пол медвежьих и волчьих шкур. Я понимал, почему их здесь нет. Вампирше не хотелось, чувствуя их запах, вспоминать, как она разрывала такие же шкуры зубами и сплевывала набившуюся в рот шерсть после еды. Она пыталась очиститься от неприглядного прошлого, но я был уверен, в воспоминания ее погружали не шкуры, а сны, от которых не спрятаться.
Марфа разожгла огонь. Черные сосновые головешки озарило мощное пламя. Неприятно запахло смолой, и мы отвернулись от огня.
— Обождите здесь, — велела Марфа, метнувшись к двери.
Она вышла, и в ее отсутствие я получше осмотрел каминный зал. Изображений промысловых животных и птиц там было много, — деревянные, медные, фарфоровые фигурки теснились на низком винном шкафчике с рифленым, будто вафля, стеклом на дверце. Широкий и коротконогий стул грубого сложения, с квадратным сиденьем, обитым кожей, был поставлен на лохматый ковер «под волчью шкуру».
В стороне от неподвижного «зверинца», на правой от двери стене, висел портрет капитана гусарской Лейб — гвардии в полный рост. Его внешнее сходство с девочкой Василисой не оставляло сомнений, что на портрете изображен муж Марфы.
Русоволосый сероглазый капитан с тараканьими усиками был не из тех людей, что сразу, как говорится, бросаются в глаза и так оседают в памяти, что их трудно потом спутать с кем-либо. Полупрофиль его розовато-бежевого лица, направленного мимо зрителя, неизбежно терялся на фоне ярко-красного мундира с золотыми эполетами.
«Не пара он ей», — только я подумал это, вернулась Марфа. Она прижимала к груди две папки — зеленую и серую, и книгу в потрепанном коричневом переплете. Словно уличный мальчишка, намеревающийся стянуть калач с лотка, и отводящий взгляд от сдобы при внимании булочника, я сделал вид, будто смотрю на статуэтки кабана и пары оленей.
— Вы будете мне благодарны за подарок А ну-ка гляньте еще разок на летопись вашего жития, — стремительно пролистнув документы в серой папке, Марфа рассмеялась. — Полюбуйтесь в светлой радости, как избывает из нее позорное пятно. Вот он, Володя Мелихеев, проклятье ваше, — вытащив из папки несколько листов, вампирша помахала ими, словно веером. — А вот и нет его! — она кинула скомканные документы в огонь. — Отныне весь Отдел о нем забудет… Я прикажу забыть. По полицейскому отчету титулярный чиновник Владимир Мелихеев умер, с лошади упав. Так будут помнить люди.
— А что со мной стряслось по вашему отчету?
— Вы в речке утонули, есть тому свидетели.
— Все остальные, кто в Лабелино был съеден упырями, куда они пропали?
— Их жизни унесла холера.
— Хорошие из вас летописцы, правдивые.
— Так издавна заведено. А сплетням кто поверит? — сложив ладони, усмехнулась Марфа. — По деревням болтают всякое, и в городах раздолье небылицам.
Я вздернул губу. Великолепная вампирша остановила на губах улыбку, чуть запрокинув голову.
— Вы у меня не только имение отняли, утопив меня в реке на кой — то черт, но отняли и сына! — взревел я.
— Что ему делать с вами? С кузнецом он хоть освоит ремесло, и заживет по-человечески, — Марфа потянула спину; выгибаясь, она подняла руки и притворилась, что отводит взгляд.
Этикет светский в ее поведении гармонично сочетался с этикетом лесным.
Поясняю — если вампир в присутствии сородича потягивается или зевает, отворачиваясь, этот жест можно перевести так: «Успокойся и отстань. Ты все равно мне безразличен. Сегодня я плотно поел и намерен спокойно отдохнуть. Не советую меня нервировать».
Ключевым словом в данном переводе я выбрал слово «безразличен».
«Возможно разве, что ее совсем не тронула моя мольба. Неужто, беспросветное отчаянье, с которым я взывал к ней, прошло мимо сердца. И может ли она не видеть моей красоты. На что ей сдался тот гусар с портрета… тонкоусый таракан? Уж я намного краше буду. И лучше подхожу ей по породе».
