Фикслер, ответственный в Агентстве за репатриацию, отвечал из Израиля, что этого недостаточно и обвинил посланца в наивности. Посланец был абсолютно сбит с толку. Тут, у него четырнадцать человек, доказывающих со слезами на глазах (да, именно, со слезами), что они евреи, и хотят в Израиль, и у них на руках виза в США, билеты на самолет, и они отказываются от всего этого, а им не дают репатриироваться.
Не я, человек искусства, сдамся бюрократическому педантизму, сказал себе посланец, я сажаю их в самолет, и чтобы все там, в Израиле, лопнули от злости.
«Ты добрый человек, – сказали великаны, вздыхая у его стола, – что им надо, чтобы доказать, что мы евреи? Вы хотите, чтобы мы разорвали наши сердца и показали вам, что в них есть?» – и они взялись за воротники рубах.
«Не надо, не надо», – поднял руки посланец.
Из Израиля прислали бумагу, в которой появилось впервые новое слово – субботники. Они, эти люди, – субботники.
«Что это такое – субботники? – спросили великаны. – Мы впервые слышим это слово. Мы лишь знаем то, что нам говорила мать: мы евреи и останемся евреями».
Шли дни, и спор посланца с Израилем дошел до высших инстанций, начальников отделов, бюро связи. Все сказали, что он прав и пусть посылает их в Израиль.
Великаны привели мать в Агентство. У нее было круглое лицо и нос, подобный пуговке на мяче. Она была похожа на кукол, которых делают из нейлоновых чулок.
«Это еврейка?» – смеялись в Израиле, увидев их анкеты с фотографиями. Хорошо еще, что посланец не вписал в анкеты рост ее сыновей.
Посланец позвонил в дирекцию «Каритаса». «Есть у нас общая с вами проблема», – сказал он. Все остерегали его, что сотрудники «Каритаса» не будут с ним сотрудничать, но они оказались в порядке. В высшей степени.
Решено было: вы, в Агентстве, продолжайте заниматься их репатриацией в Израиль, а мы не лишим их прав эмиграции в США. Если же вы не сумеете отослать их в Израиль, мы будем содержать их в нашем лагере за наш счет.
Так шло время. И однажды, примерно, через месяц, стало известно, что все процедуры в американском консульстве завершились, пришла виза для всей семьи и билеты в США. И христианская община уже ожидала их в северном штате Вермонт.
Великаны сообщили об этом посланцу. Спросили, что делать?
«Что делать?» – позвонили тут же сотрудники «Каритаса». И посланец, и сотрудники «Каритаса» знали, что с американской визой не шутят.
«Меня ничего интересует, – кричал посланец в офисе, – я заказываю четырнадцать мест в самолете «Эль-Апь» и посылаю их в Израиль». И секретарша Ариэль работала с легендарной скоростью, и четырнадцать билетов прибыли назавтра.
Посланец сообщил великанам. У них уже были и билеты в США. «Каритас» отменил их.
Великаны ехал полтора часа в Рим, чтобы получить билеты на рейс «Эль-Аль». Они были счастливы, двигаясь в медлительном итальянском автобусе.
Но пока они добирались до Агентства, пришло предупреждение из Израиля: «В аэропорту Бен-Гурион им не дадут разрешение на въезд. Не делайте нам проблемы».
Великаны вошли, и им сообщили об этом.
«Что ж, полетим в США, и оттуда приедем в Израиль» – вздохнули великаны и вернулись в лагерь. Билеты на рейс в «Эль-Апь» отменили. Трудно представить, какие там были крики. Билет на американский рейс были восстановлены. На следующий день все четырнадцать великанов исчезли в маленьком северном городке США.
Ну, и каков конец? Посланец позвонил один раз раввину еврейской общины в том американском городке.
«Да, они были у меня один раз, – ответил раввин, – я так и не сумел понять их историю. Православные им устроили здесь торжественную встречу, празднично украсили весь город к их приезду. Что говорить, одни сложности. Если они захотят принять еврейство, посмотрим, чем сможем им помочь».
Таков конец этой истории. Посланец таки не знает, что с ними дальше случилось.
Четыре всадника и Тита с трудом передвигались в густом тумане, смутно различая уши своих коней. Они боялись потерять друг друга, и все время окрикивали один другого. Тита, которая не была великой всадницей, прилипла к бокам своей лошади.
Вороны не рисковали взлетать, сидя на краях седел. Ханан все еще пребывал под впечатлением ночи бдения и учения. Впервые в жизни он знал, что должен делать и где должен жить.
Так они двигались мелкими шажками, примерно, час, пока не поняли, что туман не собирается рассеяться, и кони понимали, что еще немного, копыта их застрянут в каком-нибудь пне или провалятся в яму.
Всадники сошли с коней и вели их на поводу. Так можно было хотя бы чувствовать землю под ногами. С высоты коня твердь смутно видна, и глаза напрягаются, чтобы увидеть что-то надежное впереди и под собой.
«Надо было нам остаться там еще один день», – сказал Ханан, что и следовало от него ожидать, – все равно мы совсем не продвинулись».
Вороны карканьем выражали недовольство его словами. Как легко найти причину, чтобы не продвигаться дальше.
«Слышишь ворон, – сказал Ханану Песах, – есть такие, которые считают, что нет у нас права решать идти ли дальше».
«Видно, все так думают, – сказал Ханан, – осторожно, здесь кусты, да? Все абсолютно уверены, что есть у нас долг, который мы обязаны исполнить. Мы оказались в ловушке у судьбы, не принадлежащей нам. Я чувствую себя, как человек, которого взгромоздили на телегу, покрытую сверху, которая движется не в то место, куда я стремлюсь добраться».
Этот нарисованный Ханааном образ произвел на остальных глубокое впечатление. Депрессивное состояние охватило их в этом слепом, неизвестно куда, движении. Думаю, если бы в наше время все это Ханаан бы пропел, получился бы грустный шлягер, выражающий тоску молодости.
Они продолжали свой путь, мокрые от тумана.
«Так мы никуда не доберемся. Мы ведь почти не отдалились от ешивы, – сказал Ханан, – давайте вернемся».
«Вы уверены, что мы знаем, где восток?» – сказал один из всадников.
Все остановились при этом возгласе и стали вглядываться вверх, в надежде увидеть хотя бы бледный оттиск солнца.
«Ничего не видно», – сказал тот же всадник, парень молчаливый, которого только серьезная причина могла заставить раскрыть рот.
«Может, стоит остановиться и ждать, пока туман рассеется? – сказал другой всадник, – если продолжим двигаться, мы совсем собьемся с пути».
«Холодно», – еле слышно пролепетала Тита, но все услышали.
Холодно означало, что при остановке можно совсем замерзнуть.
«Лучше двигаться, ничего мы не выиграем от остановки. Мы же совсем промокли и дрожим. Если мы и так страдаем, лучше все же двигаться», – сказал Песах, потянул поводья и двинулся с места. Остальные сделали то же самое, не столько из поддержки, а от боязни потерять Пе-саха в этом густом, как молоко, тумане.
