- Юлька в тоске. Два месяца прошло, но этот ее нижегородский птиц что-то не спешит к ней прилетать.
- А чего бы ей самой к нему не прилететь?
- Она не хочет оставлять Серые Воды, - объяснила Ирина, притормаживая за несколько метров до выезда на трассу.
Они поменялись местами, Букарев выкинул окурок в окно, завел «четверку» и погнал домой, в Серые Воды.
- Почему не хочет? Я думал, с ее-то мышлением приспособиться можно везде.
- Ну, есть у нее такая черта – она привязывается к месту. И нас оставлять тоже не хочет. Она первое время такая бледная ходила, с кругами под глазами, сами глаза красные – ревела, видимо, по ночам… Мне ее так жалко было, но я не встревала, думала, как бы не сделать еще хуже, не всегда ее понять могу. Сейчас успокоилась вроде бы. Была у нее в прошлую субботу, знаешь, за чем я ее застала? – Ирина полезла в сумочку за телефоном.
- За чем же?
- Она писала книгу. Думаю, не художественную, а что-то вроде… в общем, зная ее, можно считать ее философским трактатом. И пишет явно от первого лица. Почему книгу? Потому что она и раньше писала уже тексты для блога, но они всегда появлялись в ее блоге в течение пары дней. А тут я никаких обновлений за неделю не видела. Вчера я ей позвонила и спросила прямо, и она призналась: да, это книга.
- Но этот… как его… Леонид? Он хотя бы пишет ей?
- И пишет, и по скайпу звонит, они много общаются, но приехать к другому что-то никто не рвется.
- Не хочешь погулять? – предложил Букарев. – Просто пошататься по улицам.
- Если только там не грязно. Хотя… Где сейчас грязно? – со смехом спросила Ирина, посмотрев в окно, за которым ничего даже не намекало на конец сентября. Жара, сушь и даже на деревьях лишь кое-где начали появляться желтые листья, а полностью пожелтели только липы, которых в Серых Водах было немного.
- В Комриху, может? Ты там гуляла когда-нибудь?
- Нет, ни разу. Гулять меня водили на набережную, в центр, на площадь Победы… но Комриху мне еще никто не предлагал!
- Так то были мужики, а я же не мужик.
- Опять начинаешь? – Ирина, широко раскрыв ярко накрашенные глаза, из-под челки сердито посмотрела на него. – Зачем вот ты так, а? Столько времени молчал…
- Да ладно, ладно, шучу же. Но имей в виду – отец зудеть не перестал, а еще ряд скудоумных элементов думает, что между нами френдзона и мы с тобой на шоппинг ходим выбирать тебе трусы, в которых не стыдно показаться твоему настоящему ухажеру.
- А зачем вообще обращать внимание на скудоумных элементов? Когда я захожу на страницу к человеку и вижу у него кучу пабликов про политику, я перестаю интересоваться его мнением навсегда. – Взгляд ее смягчился, но выражение лица все равно осталось недовольным. – Тебе так интересно метать бисер перед свиньями? Свиньям это не интересно нисколько, им интересно гадить, валяться в грязи и хрюкать.
- В чем-то ты, конечно, права, кроме того, что свиньи могут нагадить и тебе, и хочешь, не хочешь, а иногда приходится и интересоваться ими.
- В конечном итоге все равно все встанет на свои места, - успокаивающим тоном произнесла Ирина, - свиньи своими действиями только демонстрируют остальным, что они свиньи и дела с ними иметь не стоит. Зачем ты думаешь о свиньях? Думай лучше обо мне. Я не свинья, я воробушек.
- Перьями еще закидаешь.
Вернувшись домой к Букареву, они немного посовещались и приняли решение, что все же пойти в Комриху стоит, пока стоит подходящая погода. После хорошего сентября обычно бывает отвратительный октябрь, и неизвестно еще, когда удастся погулять в следующий раз.
Поднявшись на холм, на котором стояла деревня, Ирина отошла немного от Букарева, повернулась в сторону Кувецкого поля и, широко раскинув руки, крикнула:
- И почему я раньше здесь не бывала? Столько потеряла!
- Ну, я не знаю, почему никому до меня не пришла в голову идея тебя сюда сводить, и почему ты не додумалась до этого сама, - ответил Букарев.
- Здесь же чудесно!
- Ты находишь?
- Более чем!
Обнявшись, они побрели дальше, Букарев вспомнил, что на одном из углублений на склоне холма, которое превратилось в «отросток» самой улицы Лучникова, есть возле одного дома скамейка, на которой любил сидеть местный почтарь Макс Сотовкин.
- Что, сядем? – спросил он, найдя скамейку. Похоже, почтальон сюда не заходил давно – скамейка обросла высокой травой. Почему, интересно, Макс забросил свои традиционные комрихинские прогулки?
- Да, давай, - согласилась Ирина. Сели на лавку, обнявшись, Камелина положила голову ему на плечо, легкий теплый ветер – наверное, последний теплый ветер года – слегка шевелил ее пышные, непонятного темного с рыжеватым отливом цвета волосы. – А кто сегодня у кого останется?
- Ты хочешь остаться? Наверное, у меня, Ксюха вон, похоже, не очень рада, что ты мужиков в дом водишь…
- Ну, знаешь ли, Ксюха там не одна живет. Хочет она того или нет, а водить тебя я туда буду.
Букарев щелкнул зажигалкой.
- Давай лучше ко мне. Я-то один живу. Купим фастфуда, может быть, пивка, если ты не против, и устроим праздник желудка.
- Я, наверное, все-таки попробую научиться нормально готовить.
- Ты лучше пой, - посоветовал ей Букарев, - с чего ты взяла, что должна торчать на кухне, если не любишь это и у тебя все равно не получается? У тебя нет вдохновения, кулинарных подвигов в твоем исполнении ждать не стоит, зачем лезть в то, что тебе неинтересно?
- Ну, я хочу тебя накормить же.
- Ты же умеешь печь пироги…
Действительно, готовить Ирина Камелина не умела от слова «совсем», но – справедливости ради – всю остальную еду, кроме выпечки. Что с тестом, что с начинкой она управлялась виртуозно, и ее пироги таяли во рту, несмотря на то, что даже самое холостяцкое блюдо она умудрялась испортить еще более виртуозно, чем пекла пироги.
- Да, но мы же не можем питаться одними пирогами, правильно? И мне еще за фигурой надо как-то следить, я певица, мне хорошо выглядеть нужно.
- Слушай, - Букарев выбросил недокуренную сигарету и повернулся к ней, - ты что, думаешь, что я с тобой из-за пирогов и прочего такого? Ты поддерживаешь меня, чтобы я и дальше чихал с высокой телевышки на всю эту мужицкую культуру, состоящую из армии, футбола, боевых искусств и блатняцких песен, и при этом рвешься на кухню? Какое-то противоречие.
- Мне просто хочется сделать тебе что-нибудь приятное. То, что ты точно оценишь.
- Ты есть. Это уже следует оценить. Разве нет?
Он обнял ее, зарылся носом в ее пышные волосы, пахнущие карамелью, и что-то неразборчиво промычал.
- Что-что? – переспросила Камелина.
- Как тут не оценить, говорю.
- И то верно…
- Ну что, поедем ко мне? – Букарев поднялся со скамейки, дал ей руку и повел назад на Кувецкое поле: в Комриху ехать на машине они не рискнули.
Брезжил блеклый сентябрьский рассвет. Закутавшись в одеяло почти с головой и оставив без сей постельной принадлежности Букарева, Ирина спала, сжавшись в комочек, из-под одеяла торчали лишь волосы. Букарев огляделся – тишина стояла такая, что в ушах начинался едва слышный писк, как от настроечной таблицы на телевидении, оглядел ее небрежно брошенную на пол блузку и юбку, валявшиеся рядом свои джинсы – им было не до раскладывания одежды. Встал с дивана, подошел к журнальному столику, на котором одиноко возвышалась кружка с недопитым холодным чаем. Глотнул, снова посмотрел на Ирину – та что-то пробормотала во сне, распрямилась и высунулась наконец из-под одеяла.
«Наверное, она все же права во всем, - подумал Букарев. – И не трепать себе нервы. Мужик, не мужик – какая, к черту потному, разница? Да хоть сто раз не мужик, а свою женщину нашел, и она, кажется, даже рада»
Сейчас уже можно было отвоевать себе кусочек одеяла, поэтому он быстро, пока Камелина не замоталась в кокон снова, лег и накрылся. Первые несколько минут сон не шел, но в конце концов усталость и позднее завершение бодрствования вчера взяли свое. Уже проваливаясь в сон, он дернулся и открыл глаза – почти сбросившая одеяло с себя Ирина загадочно улыбалась во сне.
