— Да ты в него и не попадёшь!
— Я не попаду?! — звякнула тетива, стрела, басовито гудя, ушла к цели. Белоголовый споткнулся на бегу и, взмахнув руками, грянулся оземь. Всадники захохотали, старшой махнул рукой, и, вопя, свистя и улюлюкая, словно половцы, плесковские вои ворвались в ворота Неклюдова двора, отворённые по случаю дня. Домочадцы — их было немного — заметались по двору, на крыльцо выбежал Неклюд, вытаращил глаза от изумления. И тут же свалился под стрелой чернобородого.
Началась рубка.
Бой… да и бой ли? Избиение продолжалось недолго. Вои метались по двору и корчме, гоняясь за постояльцами и слугами, рубя всех, кого видели хоть с чем-то похожим на оружие. Волокли за волосы девок и баб, тут же, на дворе, задирая им подолы. Высаживали двери, выволакивая во двор всё мало-мальски ценное.
Отбился только проезжий купец — наплевав на товар, он сшиб с седла чернобородого, вскочил на его коня и, по-разбойничьи свистнув, вылетел вскачь со двора.
Кто-то уже запалил корчму, и огонь, жадно облизывая сруб, полез по углу вверх, досягая жадными языками до застрехи.
— С бабами чего делать? — жадно спросил чернобородый Мстишу.
— Чего спрашиваешь? — скривился боярич, словно от кислого. — Не знаешь, чего с бабами делают?
— Это само собой, — оскалился воин. — А после? В обоз?
— Зачем? — махнул рукой старшой пренебрежительно. — На нож, да и дело к стороне!
Чернобородый замялся.
— Чего жалеешь, Багула? — жёстко бросил боярич. — Ты поглянь на них, это же невегласы! Язычники! Ни у которого креста на шее нет, за кого ни возьмись.
— Старшой! — хрипло бросил справа другой воин. — Глянь, хороша стерва.
Мстиша лениво покосился. Девчонка и впрямь была хороша — светловолосая, с длинной косой, она с ненавистью глядела уже подбитым глазом. Лет тринадцать, не больше, а уже ладненькая, и округлости все на месте, какие бабе положены.
— Тебе сберегли, — сказал воин, наматывая на руку косу. — Будешь? Нетронутая!
— Проверил уже, что ли? — поморщился Мстиша, и кмети захохотали. — Вам оставляю!
Гридь тронул коня к воротам вскачь, слыша за спиной пронзительный визг девушки и хриплые крики мужиков.
Выехал за ворота, остановился.
Что-то пусто было на душе.
Нет, он не жалел о разорённой веси — чего жалеть, война она и есть война. Только… не было чего-то важного. Довольства какого-то, что ли? На миг он даже пожалел, что отказался от девушки. Но теперь… после мужиков… да и жива ли она?
Боярич вслушался. Крики девушки всё ещё прорывались сквозь треск пламени. Он отвернулся и вдруг приподнялся на стременах, вгляделся.
— Эй, мужики! — весело крикнул он сквозь треск огня. — Бросьте бабу, тут на нас вои страшные идут.
От веси и впрямь бежали несколько мужиков — с длинными рогатинами и зверобойными луками. Душа стремительно веселела. Вот чего не доставало — боя!
Семеро конных плесковичей дружно прянули навстречь бегущим мужикам, которых всполошила Улыба. Мужики не оплошали, ударили дружно — за их спинами сейчас бежала в дебрь их небольшая весь, ведомая стариками. И надо было задержать татей с красными войскими щитами.
Сшиблись с треском и лязгом. Двое Мстишиных воев тут же повалились наземь. Один захрипел пробитый враз тремя копейными рожнами, второй захлёбывался кровью из распоротого горла.
— И-эх! — рявкнул, вздевая меч, Мстиша и ринул коня в гущу тел. Дал, наконец, выплеснуться, ярости.
Мужики продержались недолго. Весянин, хоть даже вооружённый, даже против татя не пляшет — ему претит древний земледельческий страх отнятия жизни. Да и некогда ему учиться войскому делу. А уж против кметя, что сделал войну своей жизнью… Все десятеро полегли в пыль тут же, у околицы. Но зато и плесковичи опоздали — весь уже была пуста. И догонять сбегов было уже поздно.
Крамарь привстал на стременах, срывая с ветки листок. Уходящее лето украло у берёзовых листьев клейкость, зато напоило лес запахами поздней клубники. Сейчас бы с лукошком по кустам пошарить — с тоской подумал боярич, нюхая полузасохший листок. — Глядишь, грибов полно…маслят альбо подберёзовиков…
И вдруг натянул поводья, останавливая коня.
Сквозь летние лесные запахи вдруг чётко прорезался запах дыма — где-то что-то горело. Насторожились и кмети — тоже почуяли.
И никто не удивился, когда под копыта Крамарёва коня с плачем метнулась чумазая девчонка лет восьми-десяти.
— И чего было спешить? — недовольно бросил чернобородый Багула, косясь на старшого. — Ты бы и один с ними справился.
— Что, недоволен, что с бабы сняли? — насмешливо сказал Мстиша. — Неуж ещё не распробовали?
— Не успели, — посетовал чернобородый. — Дралась, как кошка, за палец укусила…
Он смешно лизнул палец, прокушенный до крови.
Ворчание было притворным, все это понимали. Настоящему воину бой горячит кровь не хуже чем женщина.
— Так сейчас не поздно ещё, — старшой усмехнулся. — Я чаю, недалече убежать успела.
— Какое там… — Багула махнул рукой.
Неклюдов терем уже пылал жарким пламенем — кто там мог остаться в живых?! И кто-то из кметей скакал с горящей головнёй — запалить воровское гнездо, сжечь остальные дома в веси.
И вдруг посунулся вперёд, уронил головню и повалился с седла. Свиста стрелы никто не услышал, но все схватились за оружие.
И не зря.
Громадные туши коней неслышно перетекали через плетень. Шестеро окольчуженных всадников вырвались из веси, развернулись полумесяцем, охватывая Мстишиных кметей и отрезая их от леса. Боярич радостно захохотал, рванул из ножен меч и ринул навстречь новым ворогам — ужо потешим душеньку молодецкую.
Но потешить не довелось.
Сблизились. Сажени отлетали назад, словно пылинки на ветру.
Конный бой стремителен, всадник неудержим.
— Живым хоть одного возьмите, живым! — проорал Крамарь сквозь свист ветра, чувствуя, как зловеще тяжелеет в руке нагой клинок.
Сшиблись в лязге железа. И почти сразу Крамарёв старшой сшиб ударом щита в грудь здоровенного чернобородого мужика. Тот грузно пал на спину — гулко отдался удар, слышный даже сквозь конский топот и храп, сквозь звон железа, сквозь гулкий стук крови в висках.
Со старшим в разукрашенной серебром кольчуге Крамарь схлестнулся сам.
Сшиблись мечи, высекая искры, конь Крамаря ударил грудью, и враг качнулся в седле. И Морана-смерть села на остриё Крамарёва меча, сталь с лязгом и хрустом ударила серебряному в лицо, прорубив узорное наличье и врубившись в переносицу.
Конец.
Двое оставшихся татей улепётывали через луговину к лесу. Крамарь усмехнулся злобно и предвкушающе.
