Спустя лишь четверть часа мы выехали на крутую, ведущую вниз тропу. Барейль сидел позади Паоло, Келли вела вьючную лошадь, Кейрон замыкал цепочку на запасном коне, захваченном нами для Герика. Вскоре я ощутила легкое касание магии; следы позади нас исчезли под нетронутым снегом. Напряженная тишина все тянулась, и хмурый Паоло переводил взгляд с одного из нас на другого.
Я не собиралась что-либо говорить. Никакие слова не могли смягчить резкость тех, что уже были произнесены. Но я всего лишь делала то, что было необходимым. Если для его хрупкого разума этого слишком много, лучше узнать об этом сейчас.
Позже, на более ровной дороге среди скрывающих нас деревьев, мы набрали скорость. Несколько часов мы ехали быстрым шагом по обледенелому перелеску и выиграли время, двигаясь по хорошо утоптанной дороге, которая вела на северо-запад по пологому склону холма. Солнце давно миновало зенит, когда мы вышли на залитый светом, припорошенный снегом луг, и Келли объявила привал.
— Нужно дать лошадям передохнуть, — объяснила она. — Погони не видно, так что, думаю, мы вне опасности. А впереди перекресток, я должна проверить направление.
И хотя мне казалась невыносимой даже мысль о промедлении, было очевидно, что нужно поберечь и лошадей, и всадников.
— Я пригляжу за конями, — сказал Паоло, легко спрыгнув на землю и потянувшись к поводьям моей лошади.
— Тебе, прежде всего, нужно отдохнуть, — возразила я, отбирая у него поводья. — В этот раз мы сами позаботимся о них.
Не заставляя себя уговаривать, Паоло присел на бревно и позволил мне накормить его таким количеством сыра с овсяными лепешками, которыми насытились бы трое взрослых мужчин. Пока Барейль собирал лошадей и вел их на водопой, Кейрон пересек покрытое грязноватым снегом поле, миновал заросли ивняка у ручья, растянулся на прогретом солнцем камне и закрыл глаза, не сказав никому ни слова.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила я у Паоло, когда он немного насытился и перестал заглатывать пищу с неимоверной быстротой.
Он восторженно вытянул перед собой ноги и принялся разглядывать их, как будто они были выкованы из золота.
— Он все исправил. Не болит ничуточки. И другую тоже поправил, она отродясь такой не была. Я уж думал, мне конец, а теперь целехонек. У меня и слов нет, чтобы сказать, каково мне сейчас.
Он насупился, посмотрев в сторону ручья, где на камне лежал Кейрон.
— Только он Солнечного Света не помнит. Я сказал ему, как хорошо заботился о его коне, пока его не было. Вот уж не думал, что он забудет. Конь-то его не забыл, столько вместе прошли. — Мальчик взглянул на меня. — И не думал, что он забудет вас.
Я села на бревно рядом с Паоло, вытащила из кармана яблоко и уставилась на него, обнаружив, что аппетит вдруг совершенно пропал. Сунув яблоко обратно, я попыталась объяснить, что хотя принц, в конце концов, и вспомнил множество вещей, предшествовавших нашей с ним встрече, но это, увы, вынудило его забыть о нашем совместном путешествии.
— Если он станет расспрашивать тебя об этом, можешь ему отвечать. Но будет лучше, если ты не станешь напрашиваться сам. У него от этого голова болит.
— Ясное дело, заболит, — задумчиво сообщил мальчик. — Если у него все время что-то входит туда, что-то выходит. Таким, как я, проще. — Он постучал себя по голове. — Тут особо ничего не происходит. И заботиться ни о чем не приходится — только чтоб брюхо набить да за лошадями смотреть. А если шериф отстанет от меня со своей учебой, так я и вовсе без башки прожить смогу.
Я не могла удержаться от смеха. Паоло всегда обладал удивительно практичным взглядом на будущее.
Я понял, куда ведет наш путь. С того мига, как вышел из пещеры следом за дамами и дульсе и увидел убеленную сединами главу Карилиса в северном небе, я понял это. Гора Кари лис, где я учился охотиться, лазать по скалам и исцелять, вершина, раскинувшая могучие руки и объявшая ими плодородную долину, место моего рождения.
Сотни лет тому назад мой народ — чародеи дар'нети, лишенные забытого ими родного мира и объявленные вне закона в этом, — искали место, где могли бы начать новую жизнь. Три рода, включая и тот, к которому принадлежу я, пришли к Карилису — его сладкому воздуху, плодородной почве и чистым рекам. Из основанного ими поселка вырос город, полный красоты и изящества, город, который они назвали Авонаром. Никто из поселенцев не мог вспомнить, почему они чтили это имя, знали только, что оно было частью каждого из них, столь дорогое слово, само собой оказавшееся на устах у каждого. Мой народ давно забыл о том, другом Авонаре, королевской столице мира, называемого Гондеей, откуда их предки были посланы, чтобы защитить Мост Д'Арната.
Нас всегда было мало. Из тысяч людей, живших в Авонаре моей юности, наверное, меньше трех сотен были чародеями, но никто не мог бы пройти по городу, не заметив чудес, созданных моим народом: цветущие еще долго после прихода зимы сады, прекрасные дороги и мосты, не знавшие времени и разрушения. Это было общество щедрых людей, живших среди взаимного уважения и изысканных бесед.
Я был в отъезде, в университете, в день, когда мой город погиб. Ходили слухи, что долину, едва рассвело, окружили лейранские войска. К закату каждый чародей — мужчина, женщина или ребенок — был опознан доносчиками, подвергнут пыткам и сожжен. Остальных жителей предали мечу. Мой отец, правитель города, умер последним. Лейранцы хотели, чтобы перед смертью он стал свидетелем их полной победы. В полночь они подожгли город, и даже в далекой Ванесте люди видели в небесах отблески судьбы Авонара.
Я не возвращался назад после резни. Даже для дар'нети положены пределы скорби, которую возможно вдохнуть вместе с воздухом. Я желал унести с собой образ живого города, а не вид погребального костра, общего для всех, кого я любил.
Я принял горечь этой ни с чем не сравнимой потери так, как это было принято у моего народа, и все же, думаю, я всегда знал, что мне придется взглянуть на Авонар снова. Из того, что я мог вспомнить о своей жизни в этом мире, мне еще не приходилось туда возвращаться.
Только одно могло привлечь к руинам моего дома сторонника зидов, каковым был этот Дарзид. Возможно ли, что ему стал известен секрет, открытый мне перед отъездом в университет? Отец тогда сказал, мы едем на охоту, но мне показалось странным, что он пригласил меня одного, без братьев, которые куда больше ею наслаждались…
Пологие склоны подножий Карилиса были укрыты туманом. Тропа была мне незнакома, и во мне росло нежелание вторгаться в эту сладко пахнущую долину.
