— Здесь ничего нет, отец, — сказал я, — добычи не видно — ни крупной, ни мелкой. Есть сотня других, более подходящих троп.
— Но только не для сегодняшней охоты, — возразил он и продолжил ехать вперед; его широкая спина и могучие плечи приказывали мне следовать за ним, в то время как у меня руки чесались натянуть поводья и повернуть назад.
Белоствольные березы были рассыпаны по травяным склонам, кое-где взору открывалась ровная зелень полян, а когда утро вступило в свои права, солнце рассеяло туман по скальным трещинам, которые словно напоминали нам, что мы ступаем по владениям Карилиса. Саму гору скрывали деревья и вздымающаяся земля. Искристые капли росы лежали на траве и трепещущих листьях.
— Оставим лошадей здесь, — сказал отец, когда мы вышли к темно-зеленому потоку, бившему из-под высокой гранитной скалы.
Мы спешились.
— Нам здесь не место, — возразил я шепотом, словно мой голос мог привлечь к нам нежеланное внимание. — Где мы?
Отец положил руки мне на голову, ответив:
— Не волнуйся, сын. Мы пришли к самому драгоценному и тайному месту. Лишь тот, кто носит на себе печать власти, может узнать о нем… нет, не возражай. Я не восстаю против Пути, начертанного нам. Хотя из всех моих сыновей я доверяю наше будущее тебе, мне известно, что нить твоей судьбы ведет тебя по иному пути. Кристоф еще слишком молод, но из него выйдет хороший правитель, и я приведу его сюда, когда придет время. Но ты, Кейрон… ты чтишь нашу историю и наш Путь, как никто другой, и я уверен, что ты должен знать это место.
— С его прикосновением моя неуверенность исчезла, и мы начали подниматься вдоль потока, пока не добрались до двух массивных гранитных плит, вмурованных в склон. Наверху они соприкасались, образовывая треугольный проем с тенью неведомой глубины в середине. В этой темноте пульсировала сила, отзываясь в моей крови, словно зной полуденного солнца.
— Что это? — спросил я.
— Можно сказать, это наша колыбель. Из этого места четыре с половиной сотни лет назад в поисках новой жизни вышли три рода.
— Портал Цитадели?! Но я думал, все они были разрушены!
Где-то вдали от этого холма стояла крепость, укрывавшая моих соплеменников в смутные времена. Когда началось Освобождение и были приняты законы истребления, даже крепость перестала быть безопасной. Неизбежное разоблачение вынудило наш народ рассеяться, оставляя позади, как утверждали легенды, нечто драгоценное и святое, берущее начало прежде самой древней нашей памяти. И хотя меня с детства тянуло к тайнам крепости, я полагал, что все порталы разрушены.
Сильные пальцы отца пробежали по трещинам и бороздам, покрывавшим исполинский камень.
— Те, кто жил в Цитадели, утверждали, что этот портал — путеводная нить к священной тайне. Они надеялись, что однажды мы сможем, открыто прибегнуть к своему искусству и выяснить его истинное назначение. И они доверили слова, открывающие портал, моему далекому пращуру, слова на неизвестном нам языке, тайну, которую надлежит хранить, пока времена не изменятся. Мы ждали все эти годы и высекли слова в камне, чтобы время и неверная память не исказили их, — я покажу тебе, где они спрятаны. Хотя, конечно, времена еще не изменились.
Я протянул руку в темный провал, не ощутив при этом ничего необычного.
— Неужели ты никогда не терзался искушением пройти здесь, отец? Узнать, осталось ли что-либо от Цитадели? Может, мы могли бы приоткрыть завесу этой тайны, узнать больше о прошлом, изменить что-то к лучшему?
— Да, однажды я пытался пройти, как и мой отец, и дед. — Он покачал головой. — Мы нашли только эту расщелину в скале. Возможно, нашей силы недостаточно. Или там просто больше нечего искать. Но ты… кто знает? Ты должен попытаться, я думаю.
Он прошептал мне на ухо слова и подтолкнул рукой в спину.
И я ступил в маленькую гранитную нишу. Наблюдателю, не чувствующему силы чар, это место показалось бы ничем не примечательным, не считая, пожалуй, воздуха: хотя долину, оставшуюся снаружи, согревало мягкое дыхание весны, в нише царила зима. Или же озноб был первой реакцией моего тела на волшебство, предназначенное не мне. Ступая по узкому проходу в самую глубь скалы, я дотрагивался ладонями до грубой поверхности стен и повторял слова, которые шепнул мне отец. Шрамы на левой руке принялись ныть, словно прорезанные заново. Чем дольше оставался я там, тем более суровый холод поднимался по руке, охватывая меня целиком. Чары были повсюду: они гудели, отражались от стен, нарастали и наполняли мои жилы, словно во мне было вдвое больше крови, чем у обычного человека. Так близко… Я собрал всю свою силу, взятую от жизни, от целительства, от красоты гор и зари… вложил ее в заклинание. Так близко… Я чувствовал, как истончаются стены. Так близко…
Но что-то было не так. Чары не желали поддаваться, и вскоре меня так жестоко знобило, что я не мог даже думать. Я бросился обратно по проходу к дневному свету.
— Мы что-то упускаем, — выдохнул я, стуча зубами, словно дятел, долбящий клювом сухое дерево. — Нужно выяснить, что означают эти слова.
Отец быстро закутал меня в плащ и развел костер.
— Я в порядке, — сказал я, — только чувствую себя так, словно в разгар зимы провел ночь голышом на вершине Карилиса.
Левая рука онемела — по крайней мере, так мне казалось. Когда отец провел пальцами по шрамам, я взвыл от боли, словно он коснулся меня раскаленным железом. Еще неделю рука оставалась онемевшей и безжизненной… онемевшей, безжизненной и такой холодной…
* * *
Я сел рывком. Наверное, я заснул, лежа под лучами зимнего солнца. Рассеянно потирая занемевшую руку, я огляделся в поисках спутников.
Мальчик Паоло общался с лошадями, которые паслись на редких пятачках бурой травы, пробивавшейся на берегу ручья. Заметив, что я смотрю на него, он расплылся в улыбке и изобразил несколько приплясывающих прыжков, оборот вокруг себя и неловкий поклон. Я не мог припомнить столь же обаятельного выражения благодарности. Я улыбнулся ему в ответ.
Ему было невыносимо больно, когда я объединил наши сознания, а в таких случаях связь Целителя и исцеляемого бывает особенно тесной. Его страхи раскрывались передо мной, вынуждая разделить их: ужас того, что он станет калекой в еще большей степени, бременем для друзей, которыми он так восхищался, — перед этим ужасом напрочь мерк страх смерти. И полное доверие ко мне. Пока я работал, боль начала стихать, и мысли Паоло обратились к коню по кличке Солнечный Свет… словно я мог его знать. Этот мальчик помнил меня.
И Келли, девушка дар'нети, рожденная в Авонаре перед его гибелью — это было настоящим чудом, — она тоже узнала меня. И госпожа Сериана… В ту первую встречу в ее саду она назвала меня Эреном. Дассин объяснил мне, что Эрен — одно из моих имен, но всего лишь прозвище, а не третья жизнь, которую мне предстояло вспомнить. За что я был весьма признателен. Это имя было связано с недавними событиями моей жизни — с моим таинственным вторым путешествием по Мосту Д'Арната. Возможно, все они узнали меня именно в тот раз.
