С тем же успехом сад мог быть хоть нижним, хоть овражным или вовсе пещерным. Разглядеть что-либо во влажной угольной тьме могла разве что кошка, но Матильду это не остановило. Хрустнул гравий, за что-то зацепился царственный подол, женщина с силой рванула, не привычный к подобному обращению бархат затрещал, и освободившееся высочество углубилось в благоуханные заросли.
Ночь могла скрывать красоту, а могла грязь и разруху, Матильде было плевать. На все и на всех! Такое на нее уже накатывало. Когда она решилась бросить все и остаться с Анэсти. Когда поняла, что бросила и с кем осталась! Старая жизнь... И новая, будь она проклята! В Агарисе Матильда Алати не забыла ничего, и тут тоже... Она больше не хотела... Не желала... Не могла! Ферека отобрали родители, Лаци она выставила сама, остальные были чужими или вообще не были... Только казались, кривлялись зелеными огоньками в несытых снах.
Нога подвернулась на ровном месте, и женщина грохнулась на четвереньки. Платье защитило колени, но в ладони врезались мелкие камешки.
— Осторожно! Осторожно, фокэа!
— Чего? «Фокэа»?! Твою кав... Вы? Опять?!
— К сожалению, я не могу подать вам руку.
— Так не подавайте!
Юбки мешали, но поднялась принцесса довольно быстро. Платье спереди намокло, ладони саднило, будто в детстве. Она вечно, падая, выставляла руки вперед...
— Вы до сих пор не исполнили моей просьбы, фокэа, — олларианец хотя бы не ахал и не лез с сочувствием, — а это очень важно.
— Чего я там не исполнила? — хмуро осведомилась женщина и, одернув пострадавшие юбки, направилась непонятно куда. Аспид пошел рядом, будто какой-нибудь возлюбленный. Ночь оставалась такой же непроглядной, но спутника Матильда видела совершенно отчетливо, мелкие камешки и выбоины под ногами тоже стали заметны.
— Вы обещали передать мои слова. Я не уверен, что смогу напомнить вам о себе еще раз, а тех, к кому я могу обратиться, очень мало. Я нашел вас, я сказал вам. Почему вы молчите?
— Забыла, — призналась принцесса.
— Я боялся именно этого... Одни не видят, другие не помнят, пока не увидят снова, но вы можете себя заставить, если по-настоящему захотите.
— Я... Как вы себе это представляете? Я заявлюсь — к кому? С чем?
— Вы понимаете, к кому.
— Твою кавалерию, нет! — К Ворону она не сунется ни с просьбами, ни с чужими словами. — Я не Мупа... записки таскать. И хватит с меня вранья. Вашего вранья. Алва был на вашем пиру... в белом. Вот бы и сказали...
— Я уже просил вас забыть тот... праздник. Он вас не касается, как и те, кто в зеркалах. Они ничего не исправят. Уверяю вас, я бы предпочел более простой путь, но я его не нашел. Будьте внимательней, здесь ступени.
— Я сегодня уже падала, — отрезала Матильда и ухватилась за перила. Лестница была старой, щербатые ступеньки не вызывали никакого доверия, но женщина упорно лезла на растрепанную стену. Пока подъем не кончится, можно молчать, что ее высочество и делала, давясь, будто взбитыми сливками, обидами. На то, что было. На то, чего не было и уже никогда не будет.
2
— Не стоит преждевременно тревожить ее высочество Алати. — Лисенок возвел на Валме оленьи очи.
— И тем более принцессу Этери, — охотно согласился Алва. Все начиналось в восемьдесят восьмой раз. Баата жаловался на Хаммаила и Гайифу, Дьегаррон украдкой морщился, бакран тосковал, Бонифаций сопел, Марсель изучал потолок.
Кагеты обожали малевать, но делали это ужасно. То пестрое и яркое, что порхало по залам и галереям, навевало мысли о противоестественном союзе Манриков с покойным Альдо. В обеденном зале рябило в глазах от гребенчатых удодов, в покое на втором этаже, принявшем не желающих пугать дам воителей, царили малиновки. По крайней мере, судя по цвету. Единственное хорошее, что можно было о них сказать, это то, что они молчат, зато Баата разливался соловьем, в одиночку заменив свору дуксов. Говорил казар на талиг без акцента, это почти умиляло.
— ...кладет конец нашим надеждам на мирный исход. Мы никогда не хотели войны, но Хаммаил забыл не только родной язык, он забыл совесть, а Гайифа ее никогда не знала. Мне больно смотреть на то, что творит мой соотечественник и родич, ведь Хаммаил-ло-Заггаз — мой четвероюродный брат со стороны матери...
Лисоолененок был восхитителен. Подобную удрученность Марсель наблюдал лишь у папеньки, когда тот делился с губернатором Сабве своей подагрой. Алве тоже понравилось.
— Не имеет дурных родственников лишь тот, кто не имеет вообще никаких, — утешил он. — Попробуйте поставить себя на место Хаммаила. Он страдает от родства с вами не меньше вашего и сетует на вас тем друзьям, которыми сумел обзавестись.
— У этого человека нет и не может быть друзей. — Голос Бааты был скорбен, но тверд. — Только хозяева, которым он продал себя и хочет продать Кагету, но, пока я жив и могу держать оружие, моя казария не станет гайифской провинцией!
— Сей гнев угоден Создателю. — Бонифаций очнулся и поднял палец. — Воюй, муж благочестивый, и спасен будешь.
— Воистину, — небрежно подтвердил Ворон и возвел глаза к малиновкам. Дурному примеру тут же последовали Бакна с Бонифацием. Марсель уже разглядел потолок во всех подробностях и стал смотреть на казара. Казар восхищал.
— Создатель не оставит меня и Кагету, даже если от меня отвернутся те, кого я считал друзьями. — Голос Бааты едва заметно и очень мужественно дрогнул. — Я хочу лишь одного. Правды. Я благодарю регента Талига за откровенность и жду слова того, кто заменил мне отц... от владыки Бакрии.
— Воля Бакры непостижима. — Старик, добрая душа, в самом деле расстроился. — Мой сын счастлив со своей красивой женой. Ты — брат Этеры, но ты взял под свою руку зловредных седых кошек. Ты сказал, они будут далеко от нас. Я поверил. Теперь ты просишь нашей помощи. Ты ждешь, что мы нападем на твоего обидчика вместе с седыми. Я хочу тебе помочь, но такого не может быть.
— Значит, я остаюсь один. Отец был прав, когда говорил, что у Кагеты лишь два союзника — Создатель и сабля. Что ж, по крайней мере за сестру я спокоен... — Какой взгляд! Святой Андий и все птице-рыбо-дуры его, какой взгляд! Окажись тут принцесса Юлия, она б немедля бросила Луиджи, и фельпская угроза нависла бы над Еленой.
— Брат Этеры, — твердо сказал Бакна, — если тот, кого ты зовешь Создателем, тебе не поможет, мы примем тебя в том, в чем ты придешь, и дадим тебе жену, чтобы род твой не пресекся.
Лисенок медленно опустил голову, и Марсель рискнул. Пережевывать героическую жвачку в восемьдесят девятый раз не тянуло, а душа и отсутствующее пузо требовали чего-то дипломатичного. Конечно, все мог испортить Дьегаррон...
