– Ты думаешь, он тебе это простит? – спросили они у шеппаря.
– Кто? – поморщился Хрольф, с трудом превозмогая пенную бурю в голове и муть в кишках.
– Каменный Кулак, – ответили ему: – Ты хочешь продать его женщину без его ведома?
– Вот ведь, Гарм меня задери! – выругался свей: – Это я с перепою рассудка лишился… Да… Вы только Варгу ничего не говорите.
Но было уже поздно. К мосткам бежал Волкан, и лицо его не предвещало ничего хорошего.
Рудоплав, ни мало не вникнув в происходящем, подступил к Хрольфу с требованиями отдать ему рыжеволосую фольку. Шеппарь глупо улыбался и пытался наскоро объяснить упрямцу, что тот может выбрать любую другую девку взамен этой. Окселёзундец настаивал. И тут к спорщикам подбежал Волькша. Он взял Эрну за руку и повел прочь. Рудокоп, заплативший за фольков очень добрую цену, схватил ругийку за другую руку.
– Это моя фолька! – рявкнул он: – Я ее купил. Твой шеппарь, сказал, что я могу брать любых. Так что пошел прочь, мозгляк.
У всех людей Хрольфа, что оказались в тот миг на причале, похолодело в загривке. Им еще не приходилось видеть Варглоба в такой злобе. Разве, что шеппарь удостоился этого зрелища в Хохендорфе, прежде чем отлетел головой в борт драккара. Но тогда на лицо Каменного Кулака набежали лишь серые облачка, теперь же его укрыла грозовая туча.
Как же Хрольф порадовался тому, что уже получил деньги. После удара Волькши рудокоп отлетел к своему кнорру, перекувырнулся через борт, упал на товарищей, те не удержались на ногах и всей кучей свалились за борт. Когда гёты, ругаясь на чем свет стоит, взобрались на кнорр и вытащили из воды бессознательное тело любителя рыжих женщин, железных дел мастера были близки к тому, чтобы взять свои слова и серебро обратно.
Впрочем, с шёрёвернами ссориться – как у собаки кость отнимать – может выйти себе дороже. И рудоплавы почли за лучшее убраться с Бирки подобру-поздорову, даже не забрав десятую девицу.
– Йахо! – восклицал ближе к вечеру племянник Неистового Эрланда: – Да наш Кнутнэве одним ударом выбил нам еще восемьдесят крон!
– Йахо! – вторил ему манскап, который в прежние времена делил между собой всего полторы сотни крон с набега…
На следующее утро к дому Хрольфа потянулись шеппари, окрестные бондэ и слуги окрестной знати. Слух о богатой добыче разошелся по округе как круги по воде. Но Фриггите было велено просить всех добрых людей зайти ближе к вечеру: дескать, шеппарь с манскапом заперся в доме и делит добычу. Жена безропотно подчинилась приказу мужа и, когда поток желавших переговорить с Гастингом иссяк, даже не подумала совать носа в мужские дела и пошла в гости к подругам. Ей, до грудной жабы хотелось погорланить при раскладе долей, но новое платье, два четыре серебряных обруча на шее и золотую цепь на поясе надлежало немедленно показать «этим спесивым стервам», как жена Хрольфа называла своих приятельниц.
В прежние времена, когда в манскапе у Хрольфа было всего двадцать человек, делить добычу было на много проще: шеппарь забирал себе пятую часть, остальное поровну делили между собой гребцы. Теперь перед племянником Неистового Эрланда стояла непростая задача. При дележе надлежало учесть двух венедов, без которых Победа могла бы и не улыбнуться викингам, трех турпилингов, которые в набеге участвовали, но вроде бы как по началу от своей доли отказались, и Эгиля Скаллагримсона, который прибыл в манскап уже после битвы, но судя по всему привык получать свою долю в добыче синеуса Ларса. Усложнялось все еще и тем, что у Хрольфа в голове с трудом ворочались такие большие числа, как восемьдесят семь сотен. Обычно на сходках за него все подсчеты вела Фриггита. Делала она это проворно и, как подозревали в манскапе, всегда в пользу мужа.
Понимая, что теперь его люди ждут от него честного дележа, шеппарь созвал всех. Точно камень свалился с души сына Снорри, когда Эгиль сказал, что Дрерхизкапур не позволяет ему взять даже горсть ячменя, за которую он не пролил ни своей, ни чужой крови. Турпилинги помялись, пошушукались, и передали через Ёрна, что, поскольку они и правда прежде отказывались от своей доли в добыче, то будут рады, если им на троих дадут долю как одному гребцу. Но только на этот раз!
Оставалось понять, сколько серебра отдать венедам, чтобы те не осерчали. Что ни говори, а почти все фольки, купленные рудоплавами, были пленены после того, как Волькша оглушил их ударом своего каменного кулака.
В доме Хрольфа повисла зябкая тишина.
– Ольг, – по-венедски обратился шеппарь к Рыжему Люту: – Ты и Варг делать большай добыч. Ви был хороший битва. Ви наш хольд. Хольд брать три доля гребец. Ты – хорошо?
– Что он говорит? – переспросил верзила Волькшу: – Не в обиду, Хрольф, но я ничегошеньки не уразумел.
Годинович объяснил, что шеппарь предлагает им, как знатным воинам, взять в три раза больше, чем достанется гребцам.
– А он сколько оттарит? – спросил Ольгерд: – Ты-то сам, сколько себе tar?[178] – обратился он к Хрольфу.
Манскап захихикал. Неуклюжесть и тугодумность, с которым Рыжий Лют осваивал свейское наречие, давно стала поводом для шуток. Но иногда верзила смешивал разные языки весьма забавно.
– Я тар фюра – штыре, – ответил Хрольф и для верности показал четыре пальца.
– У-у-у, – протянул Олькша и поскреб в затылке. Он посмотрел на Волькшу, потом на Ульриха. По всему было видно, что он не может понять, как это шеппарь возьмет себе четыре доли, а они с Волканом по три. Ано, конечно, почетно, но получается, что кто-то из гребцов останется без добычи?
– Да нет, Олькша, – начал втолковывать ему Годинович. Как и в Ладони, Рыжему Люту надо было все объяснять на пальцах: – Вот смотри нас двадцать четыре: Эгиль отказался, Волиняне на троих берут одну долю. А Хрольф будет считать, точно в нем четыре человека. Понял? Ну, он, Фриггита и дети. А в нас с тобой, как будто, по три.
– Но я-то один, – изрек Ольгерд.
– Ну, ты как будто берешь еще для Пекко и Удьки, а я, скажем, для Буяна и Ятвили. Уразумел?
– Не знам. Вродя да.
– Не знам, – передразнил его Волькша: – Двадцать один гребец, считая турпилингов за одного, ты, Пекко, Удька, я, Буян, Ятвиля, Хрольф, Фриггита и Хрольфовы дети итого тридцать рыл. Поделим всю добычу на три десятка. Получится тридцать долей. Каждый возьмет себе по одной. Понял?
– Вродя да, – пробасил Олькша.
– Ну, ты полено, – похлопал его по плечу Годинович.
– Но как Пекко и Удька возьмут свои доли? – спросил Рыжий Лют, хлопая белесыми ресницами.
Манскап, – не даром же они зимовали на Ильмень-озере, – грохнул дружным хохотом. Вряд ли они поняли все слово в слово, но Волькша все так внятно втолковывал верзиле, что суть понял даже Эгиль, никогда не живший среди словен. Так что смысл последней Олькшиной глупости дошел до всех.
