Как-то утром его разбудила гроза. Думая, не заснуть ли снова, он вдруг увидел все заклинание целиком, как будто оно только и дожидалось, чтобы маг оставил его в покое. Оно мерцало перед ним во всей полноте, и все его части работали, как один механизм.
К войне оно никакого отношения не имело. Эти чары не защищали, не скрывали из виду, не убивали и не делали орудием убийства что-то другое. Элис они тоже вернуть не могли: они служили, так сказать, для сотворения мира.
Квентин не сдержал смеха. Да, смешно, да, безумно — но то, что видел, развидеть уже нельзя. Сюжетная нить вилась через все параграфы, статьи и подпункты, как спираль ДНК. Эта штука могла создать свой отдельный маленький мир. Не космическим путем, не громовым ударом с Олимпа — гораздо тоньше. Больше всего это похоже на семечко из тех, что прорастают из трещин на тротуаре, но при этом вмещающее в себя пески, дожди, звезды и все, что нужно. Зародыш нового мира, спрессованный в слова на пергаменте. Если сделать все правильно, семя раскроется и распустится в тайный сад где-нибудь подальше отсюда.
Мысленно Квентин уже видел этот мир, свежий и никем не открытый. Зеленые поля, глубокие тихие озера, тени облаков разворачивались перед ним, как на гравюре Маурица Эшера — как Земля в те дни, когда он был диким гусем. Птицы порхали в кустах, по лесу бродили олени. Этим миром нельзя владеть, нельзя править, о нем можно только заботиться. Служить при нем управляющим.
Лежа в утреннем сумраке, Квентин совсем забыл о птице и о деньгах. Это больше не имело значения. Забыл о Брекбиллсе и даже об Элис на минуту позволил себе забыть. Что за чудо эта новая магия, наполовину волшебство, наполовину искусство. Он слишком много времени провел в поисках волшебного королевства — теперь он создаст его сам.
Не в Филлори, нет. Здесь, на Земле.
— Не хочу обзывать тебя сумасшедшим, — сказала Плам во время завтрака за новеньким столом от Икеа, — но ты, кажется, творцом себя возомнил.
— Я и есть творец. Вернее, мы оба. Заклинание Руперта делает как раз это.
— Не пойму что-то, — нахмурилась Плам. — Нельзя же вот так взять и сотворить новый мир.
— Выходит, что можно.
— Со скалами, деревьями и всем остальным?
— А я тебе что толкую.
— Ух. — Плам потянулась и обхватила руками коленки. — Вот это, я понимаю, магия. Писатель из прадедушки, может, и так себе, но вор он, надо признать, был классный. Думаешь, это правда возможно?
— Думаю, надо попробовать.
— И охота тебе связываться… это ж геморрой хуже некуда.
Но Квентин относился к новой идее со всей серьезностью. В новой стране можно, к примеру укрыться от птицы, но суть даже не в этом. Суть в том, что ему хочется это сделать. Сотворить что-то вроде острова Просперо, образцовый, мирный, безопасный мирок. Землю волшебника.
Проницательная Плам, видя, что он решил твердо, вздохнула.
— Если мы что-то сотворим, то чем будем для сотворенного мира? Богами?
— Нет, вряд ли. Не думаю, что этой земле нужны боги, — но если понадобятся, мы и их сотворим.
Теперь, когда Плам с ним сотрудничала — или, по крайней мере, не сопротивлялась активно, — дело пошло быстрее. Крайне несимпатичный чародей из Южного Бронкса продал Квентину жужжащую, пускающую пары коробочку, где, как он клялся, лежал унуненний, последний в периодической таблице синтетический элемент под номером 119. Его существование до сих пор под вопросом — в научных лабораториях удается синтезировать одновременно лишь несколько его атомов, и распадаются они за миллисекунду. Но в этом конкретном образце атомы будто бы хронологически заморожены — во всяком случае, сильно замедлены. Квентин отдал за него солидную часть полученного от птицы аванса.
— Думаешь, это и правда он? — скептически осведомилась Плам.
— Не знаю. Скоро выясним.
— Каким образом?
— Боюсь, не слишком приятным.
Квентин заказал себе дорогой жезл из фернамбука — плотного, черного, почти беззернистого тропического дерева, идущего обычно на смычки для виолончелей. С серебряными оконечником и оправой. Обычно Квентин не пользовался жезлами и волшебными палочками; этот должен был послужить панической кнопкой, если все пойдет совсем плохо.
Он старался все проделывать скрытно, не привлекая внимания птицы, но дело было не только в ней: предстоящая операция, скорее всего, будет выглядеть нелегальной в глазах всего магического сообщества. Кодекс их законов не слишком велик, но синтез нового мира в стенах манхэттенского особняка наверняка нарушит добрую его половину — поэтому ни одна капля волшебной энергии не должна просочиться из дома. Уровень этой энергии будет очень высок — поэтому хорошо, что монеты Маяковского использовать не пришлось. Теперь они пригодятся как нельзя больше. Маяковский, правда, не для того их чеканил, но Квентин полагал, что он одобрил бы этот проект.
Пользуясь молотком и стамеской, Квентин выбил на полу своей мастерской семь длинных строчек на филлорийском. То же самое он проделал с потолком и со стенами, вбивая в штукатурку платиновую проволоку. Для завершения пазла недоставало одного-единственного кусочка, того самого проклятого растения с нигделандской страницы: трудно поверить, но оно и в заклинание Руперта затесалось. Кто знает, насколько оно важно, — но поскольку опознать его невозможно, придется обойтись без него.
Как-то ночью, уработавшись до полного изнеможения, Квентин и Плам рухнули на диваны в бывшей дискотеке — доползти до спален не было сил.
— Он будет большой, твой мир? — спросила Плам.
— Не знаю пока. Не очень. Акров десять примерно. Как Стоакровый лес в «Винни Пухе».
— Только твой будет десятиакровый.
— Ну да. Я подобрал для него пару мест, но это уж как пойдет.
— Но в реальном мире он не займет места.
— Надеюсь, что нет.
— Зачем тебе это, Квентин?
Он понимал, как важен ее вопрос. Его плющило, но он сделал усилие и ответил, переборов сон:
— А зачем вообще нужна магия?
— Не знаю. Ты отвечай, а не спрашивай.
— Я в свое время много думал об этом. Все ведь не так просто, как в книгах пишут. Там всегда найдется чувак, который заявит: мир, мол, в опасности, зло грядет, но если вовремя кинуть колечко вон в тот вулкан, все обойдется. В жизни такого чувака не найти, он вечно пропадает где-то в другой вселенной, а без него никто ничего толком не знает, вот и приходится думать своей головой. И даже когда до чего-то додумаешься, никто тебе не скажет, правильно ты смекнул или нет. Ты никогда не знаешь, в тот ли вулкан кидаешь кольцо и не лучше ли было бы его не кидать. Нельзя заглянуть в конец книжки и подсмотреть ответ.
