Вихревой ярости духа Зорко было мало. Нужна была холодная ярость сердца и ядовитая ненависть вместо его полынной тоски, чтобы выжечь и вытравить на саблях его врагов такие трещины, от которых эти клинки не то что станут слабее, а рассыплются в прах.
Навстречу Зорко выехал Кутлуг. Рослый, красивый, светловолосый и сероглазый мергейт, похожий на сегвана, в своем одиночестве полагающийся только на себя, и Зорко понял, что бой против Кутлуга ему не выиграть. Он может не проиграть, но одолеть Кутлуга не сумеет, а когда так, то не одолеет мергейтов и его отряд. Зорко стиснул пальцы на черене меча и поймал себя на том, что это худой знак. Наверное, если бы сейчас на эту схватку вышел не он, а Мойертах, исход ее был бы в пользу вельха, но Мойертах бился где-то неблизко. Да и победить Кутлуга должен был венн. И тут, уже собираясь было начать безнадежный бой, Зорко почувствовал, что засыпает. Засыпает, повинуясь неодолимой дреме. Но, засыпая, одновременно пробуждается. Снова, как несколько дней назад, кто-то сильный из далекого далека, но более близкий, чем родной брат, сказал: «Не спеши. Я знаю, как надо» — и взял его меч твердой умелой рукой.
Росстань третья
Зорко и Волкодав
К ночи великое море помрачнело, волны, одетые в гладкую черную кожу, вздыбились и, выстроившись широкими рядами, двинулись в сторону полуденного окоема, туда, где еще серело небо, свободное от тяжких туч. Чтобы укрыться от брызг, Волкодав устроился с подветренной стороны надстройки, под светильником, где горела ворвань. Качка уже не волновала его. Он хотел узнать что-нибудь о времени. Он до сих пор не верил, что Нечуй-озеро, виденное им не то во сне, не то наяву, не колдовское марево, не наваждение, навеянное его рассудку, уставшему от одиночества и величия пустынных горьких вод. Переворачивая листы толстой книги, он с интересом пробегал глазами по буквицам, открывавшим главы, но не позволял себе отвлекаться на то, что не занимало его сейчас более, нежели время. И вот он добрался до нужного места и, уставив перст в строку, зашевелил беззвучно губами. За эти дни он научился читать гораздо быстрее, чем умел допреж, но до Эвриха ему было еще далеко, как отсюда до Шо-Ситайна…
Время вовсе не течет в одну сторону, определенную раз и навеки, и быстрота его течения вовсе не расчислена. Потому весьма смешно глядеть на тех, кто тщится поймать его, заключив в тень от шеста, воткнутого посреди песчаной площадки, или в стеклянное нутро клепсидры. Мало того, время порой не течет совсем, а порой течет в самые разные стороны сразу и, конечно, утекает сквозь пальцы. Иной раз, правда, его удается поймать и схватить и смотать в клубок, как шерстяную нить. Однако следует помнить, что эта нить остистая, и зверь, чей жесткий волос попадает в эту нить, дик и своенравен, и волос его таков же, и то, что, как мнится тебе, лежит в твоих ладонях, находится в руках другого. А ты опять понимаешь, что время совсем не там, где ты думал.
Надо сказать, что время не только течет, но и стоит не одинаково. Человек редко бывает полностью живым, большую часть своего существования его жизнь перемешана с его смертью, смертью его родных и любимых и смертями других людей. Когда человек полностью жив, его время стоит, замирая в одной светящейся точке. Но куда чаще случается, что время замирает в другом месте, там, где приближается к вечности. Оно останавливается там или почти останавливается, потому не может существовать в вечности, а значит, не может и двигаться. Такое бывает иной раз в сражении, потому что ярость и страсть столь занимают воображение, что память о прошлом и будущем отступает и умаляется. Поэтому и останавливается время, ведь оно не может течь, если исчезают прошлое и будущее.
Мне довелось биться при Нечуй-озере, когда воины великого полководца Гурцата, предводительствуемые темником Олдай-Мергеном, предприняли поход в земли веннов. Войска прошли через все веннские земли и повернули обратно, но прежде потерпели поражение от веннов и вельхов. У Дикого Кряжа воеводы веннов и вельхов Качур и Бренн победили Олдай-Мергена и заставили его оставшихся воинов поспешно отступить. При Нечуй-озере полтысячи мергейтских всадников, ушедших вперед, к началу пути на Галирад из веннских земель, были истреблены почти до единого человека.
Должно быть, в том месте, где нет прошлого и будущего, могут остановиться разом несколько времен или хотя бы два. И тогда возможны самые чудесные совпадения, когда два разумения могут поменяться временами, при сем же телесные воплощения их продолжат пребывать в тех временах, коим принадлежали изначально…
Море ярилось пуще. Черные валы прорвали смиряющую их гладкую чешую, сделались бурливы, вспенились грязно-белым и, не повинуясь более ничему, опричь своего буйства, заходили как вздумается, ударяя друг в друга, то умаляясь, то возвышаясь, ревя и шипя. Встречая на пути своем корабль, они беленились еще более, взбрызгивали, рычали и, кичась перед миром своей силой, били, швыряли и ломали корабль, как велит им их прихоть. Волкодав поспешил спрятать драгоценную книгу в кожаный мех, от беды подальше.
Сегваны корабельщики бегали по палубе, прятали вещи, привязывали то, что еще можно было привязать, дабы катающийся груз не зашиб кого, убирали парус. Но огромное ветрило не давалось. Волкодав вскочил было, чтобы помочь корабельщикам, но тотчас понял, что, хоть и перестал бояться моря, поединничать с ним еще не научился. Едва попытался он сделать шаг, как нога поскользнулась на гладкой палубе, а сорвавшийся откуда-то холщовый мешок ударил под другую ногу. Венн, способный проделать всякие штуки на скачущей лошади, здесь упал и покатился по накренившейся палубе к борту. Неизвестно, остался бы он на корабле, если б не зацепился за некую толстую веревку, отмотавшуюся невесть откуда. Так, держась за нее, он поехал по палубе назад, когда новая волна накренила судно носом вниз и немного на противоположный борт. Навстречу ему неслась стенка надстройки, и он уже завертелся ужом, стараясь собрать свое тело так, чтобы удар не принес ему каких увечий, когда почуял, что его неудержимо клонит в сон.
В одно мгновение грозное предночное море пропало, перед взором замелькали какие-то призрачные фигуры, мреющие сквозь густой туман, стремительно, впрочем, редеющий. Последнее, что он заметил, — это ворванный светильник, вспыхнувший внезапно ярко, ровно полуденное светило, ослепив Волкодава на миг. Разлепив веки, он увидел, что находится уже не среди кипящего моря, а в бурлящем котле боя и тот, с кем он менялся порою снами и явью, сражается здесь. И против него стоят десятки врагов, и он должен их победить. Знает, что должен, но не ведает, как это сделать, и меч держит вовсе не так, как следовало бы, чтобы хоть малую надежду иметь на претворение замышленного…
