— Beschauen Sie ihn[10].
Это ботинки командуют. Не сами, понятно, а тот, кто внутри них сидит.
Винтовку я выронил, когда падал. Сейчас они с меня гранаты сняли. Еще немного пошарили — неплохо пошарили, был бы пистолет — точно бы нашли. А вот нож не заметили.
Прямо заколдованный какой-то этот нож, думаю, второй раз его пропускают.
Ладно.
Кончили щупать — взяли с двух сторон под мышки и поставили.
Черт! Это ж эсэсовцы!
Я аж моргнул от удивления. Нет, точно, три натуральных эсмана, самых, что называется, реальных. Таких реальных, что уж дальше некуда. Причем даже не простые эсманы, а все в чинах. По бокам — обершар-фюрер и трупп, тоже фюрер, оба в камуфляже, а ботинки — это, оказывается, штурмхауптфюрер, белокурая бестия в черном мундире.
Черт! Вот только их тут и не хватало! На голову мою бедную.
Покосился — у обера и труппа «шмайссеры» болтаются, видать, те самые, из которых Гарика Охламона по стенке размазали. У штурмхаупта пистолет в напузной кобуре. А трехлинеечка моя в углу стоит, тоскует.
— Wer du solcher?[11]
Это хаупт интересуется. Черт, что бы ему ответить такого? Как там по-испански «не понимаю» было?
— No competente, — говорю.
Штурмхаупт усмехнулся.
— Может, ты, старший сержант, — на петлицы мои кивает, — скажешь, что ты и русский не понимаешь?
Черт! Он-то его хорошо понимает. И говорит почти правильно, только запинается перед словами.
— Вот по-русски, — говорю, — очень даже понимаю.
— Я же говорил, герр штурмхауптфюрер, — вмешивается трупп, — что все это очередная хитрая выдумка большевиков.
— Помолчи, Рольф.
Я в это время мысленно обстановку прокачиваю. Обстановка, конечно, складывается не совсем благоприятная. Обершарфюрер, тот, что справа, мужик здоровенный, метра под два вымахал, и в ширину у него габариты соответствующие. Трупп слева малость поменьше, но до него я тоже не дотягиваю. И врезал он мне хорошо, интересно вот, чем? Прикладом «шмайссера», не иначе. Неправильное это вообще-то дело — таким прикладом по башке лупить, потому как он для этого не предназначен, расшатывается. А это на точности стрельбы потом сказывается.
Ладно. Это его проблемы.
Но все равно, думаю, неприятный расклад. Голыми ручонками тут ничего хорошего не нарисуешь, против таких-то шкафчиков. Придется ждать, пока они настолько разозлятся, что кто-нибудь из них мне врежет, лучше в живот. Тогда можно будет попытаться нож из голенища незаметно достать, и на обера. Загородится его тушей — и веером.
— Понимаешь, значит, — оскалился штурмхаупт, — это есть отшень неплохо. А скажи-ка ты…
И тут у меня из-за спины такой рев раздался — я чуть потолок макушкой не пробил.
Гляжу — ворочается посреди соседней комнаты какая-то туша горбатая, на небольшого медведя смахивает. И рычит, да так, что от рыка того кровь в жилах леденеет.
— Den da?…[12]
У меня уже мысль одна начала появляться по поводу того, что это может быть. И так мне эта мысль не понравилась, что я один шаг сделал назад, а второй вбок — поближе к окну.
Трупп автомат на изготовку взял и шагнул через порог.
И тут эта тварь распрямилась.
Росту в ней полного было даже чуть поменьше, чем в труппе. Безобразная жирная туша, непонятно, чем покрыта — местами кожа лоснящаяся, местами шерсть, но не как у зверя, а словно мушиная, мне так, по крайней мере, показалось. Рожа — то ли обезьянья, то ли свиная, но сплющенная до полного безобразия. Лапы у этой твари были длиннющие, до пола, но висят такими лентами, словно костей в них отродясь не бывало. Зато когтей — полный набор, сантиметров по двадцать, и синевой отливают, будто стальные. Но самое неприятное — глаза. Два фонарика на полморды, желтые, в решетку, так и сверлят насквозь.
— Halt! — это труппфюрер командует.
Идиот. Послушалось оно его, как же. Мигнуло своими прожекторами и ка-ак махнет лапой — я даже уследить не успел, — только кровь фонтаном плеснула.
— А-а-а!
Это обершарфюрер из автомата начал садить и орет при этом так, что пальбу заглушает.
Я еще успел заметить, как у твари на груди кожа от пуль лопается, оттолкнулся — и рыбкой в окно. Перекатился, вскочил — и бежать что есть духу.
Сзади из окна всхрип донесся — и сразу же очередь оборвалась.
Обернулся я аж на середине поля — посмотреть, вдруг эта тварь за мной в погоню ломанулась. Гляжу — бежит и даже догоняет. Но только не тварь, а штурмхауптфюрер. Так ботиночками своими роскошными перебирает — не уследишь.
Ну и я на всякий случай еще наддал.
Добежал до деревьев, чувствую — все. Или я здесь сам сяду — или еще через сто метров свалюсь и больше не встану. Тем более домик отсюда как на ладони, и окна и двери.
Через пару секунд хаупт подбегает и тоже рядом падает. Полминуты мы с ним только хрипели на два голоса. Потом фриц голову попытался повернуть.
— Was… Что это есть было?
— Ихь нихт кенне, то есть, виссе дас, — бормочу. — Без малейшего понятия.
— Русский. Мы где находиться?
Понятливый немец. Сообразительный.
— В другом мире, — отвечаю. — За углом от нашего.
— Вроде рай и ад?
— Примерно. Только это не рай и не ад, а самая настоящая господня задница.
— … — А немец-то хорошо по-нашему ругается. — А кто был это…
— Лысый? В черном халате?
— Ja. Он… Это быть внезапно, прямо из бой.
— Вот вы его и нашинковали, — киваю. — А это был один из местных гауляйтеров, Гарик Гор-Амрон. Черный маг, колдун и так далее.
— Черный маг? Was ist…!
— Вот-вот, — говорю. — Не к ночи будь помянут.
Фриц задумался. Глубоко задумался.
— Ч… Чюудовище. Woher[13] оно есть взялось?
— Вот с этого Во… и так далее, — говорю. — Сказал же — нихт кенне. Хотя мысль одна есть.
— Ja?
— А ты не якай, не на допросе. Думается мне, что эта зараза вполне могла из трупа колдуна вылупиться. Такой гад, как Гарик, как раз мог чего-нибудь в этом роде наколдовать в виде посмертного привета. Я тут, — говорю, — с местной нечистью уже немного пообщался и вынес из этого общения одно ценное наблюдение — очень неохотно эти твари дохнут.
Говорю и сам на себя удивляюсь. Это ж эсэсовец передо мной, самый что ни на есть отборный фашист. А дело, похоже, таким боком оборачивается, что мы с ним вроде как союзники.
И фриц, наверно, тоже что-то такое подумал.
— Как тебе имя, русски? — спрашивает.
— Сергей. Сергей Малахов. Старший сержант.
— Эрвин Тауберг. Штурмхауптфюрер.
— Ферштейн, — усмехаюсь.
