Дом торговца обычно делился на лавку и собственно жилье, но Шелуху этого показалось мало. Он жил на втором этаже, а случайным посетителям его лавчонки частенько становилось дурно от тесноты, ибо там с трудом умещались прилавок и три полки: с рухлядью, упоенно поедаемой молью, с ржавой (или грязной, смотря из чего она была сделана) утварью и с низкопробными книгами, такими захватанными, что их противно было взять в руки (знакомые ехидствовали, что их сам Шелух и писал, на что тот очень обижался, утверждая, что вышедшие из-под его пера шедевры здесь бы не пылились). Основная же часть первого этажа вкупе с подвалом (которого в плане здания не значилось) отводилась под загадочную «подсобку», куда хозяин отправлялся «поглядеть, авось завалялось в уголке», если посетитель непременно желал кое-что купить, ссылаясь на общих знакомых, которые якобы видели нужную вещь именно в этой лавчонке.
Некогда Шелух работал в обережи, до сих пор поддерживая дружеские отношения с ее главой. За что и прозывался почтенным лавочником, а не «бандитской сводней» и «укрывателем краденого». Впрочем, порой Кость и сам был не прочь размяться. Успешнее всего он «торговал» ножом по горлу, за что и получил свое прозвище.
Ворона перепорхнула на стол и нахально прошлась между сваленной на него посудой и объедками. Сунула клюв в кружку с остатками скваша на донце, прижала лапкой обрезок ветчины и начала увлеченно долбить.
— Кыш!!!
Птица вздрогнула и припала к столу. Пролетевшая мимо подушка ударилась в стену и нелепо повисла на кресте прибитых там фьет.
— Отцепись от нее, — велел Шелух, не отрываясь от бумажки. — Пить меньше надо, а не тараканов потом в тапочки обувать.
— У тебя на донышке ничего не осталось, ась?! — страдальчески прохрипел собутыльник, спуская ноги с кровати.
— Там. — Судя по отрешенности, с которой скуповатый «лавочник» ткнул в сторону шкафчика с бутылками, принесенные вороной новости затмевали несколько глотков браги.
Допив прямо из горлышка какое-то мутное, приторное вино, Дюжий Ась, верзила-вышибала из едальни «Дохлая корова»[35] снова обрел интерес к жизни.
— А чё случилось, ась?
Кость прочитал записку в третий раз и сунул обратно в мешочек.
— Репа ищет трупы двоих парней. Кто-то сообщил ему, будто их видели идущими в сторону Иггросельца.
— Морунов, что ль?
Шелух поморщился. Весь ум Ася находился в кулаках и из-за постоянного сотрясения никак не мог себя проявить.
— А как еще назвать людей, которых «заказал» сам Репа? Да еще пообещал по золотому браслету за каждого.
— И чего он взамен хочет, ась? — Громила зевнул, запустил лапу в прорезь рубахи и смачно поскреб волосатую грудь. — Их головы?
— Головы и… противоположные концы, — с присущей ему вежливостью сообщил Кость.
— Похоже, разозлился не на шутку, — присвистнув, заключил Дюжий Ась. — Как будто они его, хе-хе, ограбили!
Шелух соизволил хмыкнуть. За погляд на подобных недоумков впору брать деньги.
— Здорово, Кость! — У наемного убийцы Жота, лучшего дружка Шелуха, клички не было. Зато был мыслестрел, который отбивал у людей желание ее придумывать. А еще Жот так умело открывал запертые и скрипучие двери, что его замечали, лишь когда он здоровался (если, конечно, оное здоровье могло пригодиться собеседнику дольше чем на секунду). — Знакомая птичка. Есть новости?
Ворона, каркнув, взлетела гостю на плечо. К убийце, как и к живодеру с Булыжной улицы, она питала неосознанную приязнь — словно чуяла, от кого зависит ее благоденствие.
— Вот, глянь. — Шелух бросил Жоту мешочек.
— Так я ж их видел! — оживился тот, прочитав описание. — Ну точно, белобрысый парень и горец с кошаком.
— Уверен?!
— Ну.... — Убийца еще раз посмотрел записку. — Вроде и одежда такая, и мыслестрелов даже не прятали. Только с ними йер был, пришлый. Я еще подумал — во, компашка подобралась!
— Йер? — Это слегка охладило пыл Шелуха. Связываться с Взывающим слишком опасно, но… он-то Репе и не нужен. Не приклеилась же эта троица друг к другу, когда-нибудь да разойдутся. — А где ты их видел?
— У ворот. Они как раз в город входили.
— Пойдем посмотрим, — решился Кость. — А там по обстановке.
***
Святые братья обошлись с Фимием так изысканно вежливо, что он вышел из храма, будто оплеванный.
— Конечно, брат мой, мы непременно изловим воров и примерно их накажем, — благочестиво скрестив руки на груди, вещал Взывающий Цвирт, глава городских храмовников. — Они до конца жизни запомнят, что грабить убогих грешно…
За дверью аж стонали от смеха прильнувшие к ней Внимающие. Цвирт слышал это не хуже Фимия, но даже не подумал их шугануть.
— После обеда вся наша братия дружно помолится за возвращение твоей мантии, кнута, рубашки, штанов и сандалет, каждого по отдельности. Иггр не сможет устоять перед столь горячей просьбой и ниспошлет ворам совесть…
«Или хотя бы похохочет с нами за компанию», — говорили прищуренные глаза главы, в то время как лицо сохраняло одухотворенно-сочувственное выражение.
Придраться было не к чему, Фимию только и оставалось сквозь зубы поблагодарить «отзывчивого» брата. От бесплатного обеда тоже пришлось отказаться, несмотря на аппетит, подло прорезавшийся после купания. Но за общий стол Фимия не позвали, а жидкая, сваренная для нищих гороховая похлебка с неизменным хлебцем не стоила того унижения.
Украдкой показав храму два мизинца, йер побрел по городу, опираясь на подобранную по дороге палку. Новая мантия висела на нем мешком, собственно, им и являясь. Ткань из грубого, плохо вычесанного льна кололась даже сквозь рубашку, столь ветхую, что только появление Фимия спасло ее от участи половой тряпки. Плети ему вообще не дали — мол, запасной нету — зато предложили «на первое время» пастуший кнут, прозрачно намекая, что для незадачливого йера он самое то будет. Сандалеты, правда, ничем от прежних не отличались. Точно так же разваливались на ходу.
В отличие от членов прочих гильдий, любой йер мог взывать в любом городе — если, конечно, его не смущали неодобрительные взгляды местных храмовников. Но Фимий жаждал мести, а жалкий вид играл ему на руку: по разумению наивных жителей, молитвы столь самоотреченного храмовника были более угодны Иггру, чем чванливых обладателей мантий с серебряным шитьем. Да и подходить к нему с просьбами не так стеснялись. Ирн, правда, призывать не доверяли, но через какой-то час у Фимия и без того собралось достаточно бусин, чтобы занять лавочку в одной из уличных едален под тряпичным навесом.
Заказав обед и две кружки скваша, йер занялся обдумыванием своего невеселого положения. Жальче всего было плети. Свитая из особым образом выдубленной кожи двух цветов, она стоила половину серебряного браслета. По селищам такую сумму быстро не соберешь, тамошние жители еле-еле наскребали на необходимые в хозяйстве ирны, а молиться предпочитали сами. К тому же для ирн сейчас не сезон: сеять уже поздно, а коров покрывать рано. Разве что исцелить кого, но летом и болеют редко. Разумеется, дома под полом у Фимия хранился без малого полный сундучок, однако до родного селища пять дней ходьбы, и выставлять себя на посмешище возвращением в таком виде йер, конечно, не желал.
