– Забьют, теперь точно забьют насмерть, – спокойно сквозь кровавую пелену ударов подумал старик. – Раз забьют, значит, ничего не узнают, – и провалился в забытье.
Он не знал, сколько был без сознания. Но когда он очнулся его уже никто не бил.
– Жив, кажись, жив, – подумал Семеныч, попытался вдохнуть, но переломанные ребра отозвались такой болью, что в глазах потемнело.
– Придурки! – визгливый женский голос врезался ему в уши. – Вы же убили его? Убили и ничего не узнали.
– Слышь, Седой, успокой свою стерву, – это был голос верзилы.
– Стерву? – взвизгнула женщина.
Раздался треск, крики. В воздухе ощутимо запахло паленым мясом.
Семеныч с трудом разлепил глаза, и с удивлением увидел, что все семеро мужиков лежат без движенья вокруг него. Мужик в дорогой обуви, одной рукой зажимая рану на животе, другой загораживается от приближающейся к нему хрупкой женской фигуры. Похоже, он что-то говорил, но что именно старик не смог разобрать из-за звона в ушах.
На глазах у пораженного старика, женщина протянула к мужчине руку. Нет не руку. Костлявую когтистую лапу. При свете луны было видно, как блестят на ней кривые изогнутые когти. Мгновенье и лапа вонзилась в грудь мужчины. Он с расширившимися от ужаса глазами пытался кричать. Но только беспомощно хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Еще секунда и вырванное у него из груди сердце затрепетало в когтях у женщины.
Седой на глазах стал усыхать, превращаясь в по-настоящему седого дряхлого человечка. Он скрючился и осел на землю.
Женщина, держащая в руках еще бьющееся сердце, внезапно повернулась лицом к Семенычу, и лунный свет упал на ее лицо. Если бы Семеныч мог, он закричал бы от ужаса. Морщинистая старуха с крючковатым носом и впалыми щеками открыла клыкастую пасть и, издав утробный звук, мгновенно заглотила добычу.
– Ведьма, а я нему не поверил, – одними губами произнес дед.
Старуха словно услышала его невнятный шепот и, склонив голову набок, стала побираться мелкими шажочками. Вот она уже стоит перед ним на коленях и внимательно вглядывается в окровавленное лицо.
– Где, где, где он? – слышит он противный скрипучий голос.
Смрадное вонючее дыхание старухи забивает ему ноздри горло, легкие, которым и так отчаянно не хватает кислорода.
– Где, где, где он?! – скрипучий голос переходит в надрывный визг.
Она хватает его за плечи и начинает трясти.
– Будь ты проклята, ведьма. Ни пути тебе, ни дороги.
И Семеныч, собрав последние силы, плюнул ей в лицо.
Сгусток крови, перемешанный с слюной, густой каплей шлепнулся старухе на щеку. Ведьма отшатнулась. Отпустила его плечи. Брезгливо вытерла щеку.
– Не тебе, человечек, меня проклинать, – прошипела она и, наклонившись над ним, издала разочарованный вопль.
Семеныч лежал, запрокинув голову, и в его широко открытых глазах отражалась полная луна.
Алина очнулась на кладбище. Она стояла на коленях рядом с окровавленным трупом какого-то бомжа. Женщина потерла лоб, стараясь вспомнить, как она здесь оказалась. Кажется, ей позвонил Седой. Кажется… Она поднялась озадаченно оглядываясь. Сильно воняло паленым мясом, что, в общем-то, было неудивительно. Вокруг валялось несколько обугленных тел. Еще один труп, но в этот раз не обугленный, а больше похожий на высохшую мумию, лежал рядом с машиной.
Алина подняла к лицу отчего-то липкие руки и заскрипела зубами. Что произошло? Что вообще происходит? Почему она вот уже второй раз за вечер выходит из себя? Куда девался ее хваленый самоконтроль? И где ей теперь, черт побери, искать Илью?
Будто отвечая на ее последний вопрос, кладбищенские деревья застучали голыми ветвями под порывом осеннего ветра. Ведьма обернулась, ища источник звука. И увидела в глубине кладбища высокую темную фигуру. Та, вытянув длинную, очень длинную руку указывала направление.
Алина молча кивнула головой и, оттолкнув ногой труп Седого, села в заурчавшую, как довольный зверь, машину.
Тяжелая бронированная дверца захлопнулась, и Мерседес сам поехал по кладбищенским дорожкам в сторону вокзала.
Сторож, вжавшийся в мерзлую землю за соседним памятником, долго вглядывался в темноту, боясь возвращения ведьмы. Потом, не решаясь выползти на дорогу, где продолжали стоять уже не нужные бандитам иномарки, он встал. Пригибаясь и прячась, мужчина побежал, петляя между оградок и памятников, к свой сторожке у ворот.
Дашутка внимательно смотрела на бабу Машу что-то старательно толкущую в смешной каменой ступке. Особенно ей нравилось, когда толкушка соскальзывала с перетираемых трав и стукалась о стенку ступы. Она задорно хихикнула и баба Маша повернулась к ней.
– Ох, ты и озорница, – старуха ласково погрозила ей пальцем.
Затем швырнула в ступу горсть соли и горсть песку и вздохнула.
– Ну, вот все и готово. Учись девонька. Нам теперь с тобой надо дом обойти, да заклинание произнести. Тогда никто сюда пройти не сможет и нам навредить. Одевай-ка, что у тебя есть потеплее и пойдем.
Дашутка проскочила мимо мамы, продолжающей с отрешенным видом жевать пирожок, и бросилась к сумкам с вещами. Она нашла там свою куртку и, кое-как натянув ее, побежала обратно к бабке.
– Ах ты, торопыга, – баба Маша застегнула детскую курточку, потом надела на девчушку шапочку, оставленную на стуле, и строго приказала.
– От меня ни на шаг. Помни, держись за подол и иди рядом. Сдается мне, что эти твари не только за отцом, но и за тобой охотятся.
– Папа хо-оший, – кивнула головой Дашутка.
– Да, теперь он, когда свой путь выбрал, точно хороший. Вот только за все надо платить, милая. Всегда и за все. Я за свой выбор одиночеством заплатила, – старуха махнула рукой, отгоняя непрошенные мысли. – Что-то в старости я болтлива стала не в меру.
Они вышли в морозную ночь. Маленькая девочка доверчиво держалась за юбку пожилой женщины. А та с большой миской в руке, в накинутой на плечи толстой шали, приговаривая певучие слова начала дорожкой сыпать приготовленную смесь. Они обошли уже почти весь дом, как, подходя к боковому окну, услышали, как кто-то напевает колыбельную.
– Мама, – встрепенулась Дашутка.
– Она, – кивнула головой баба Маша. – Вон в окошко ее видать. От того и песню слышно.
Баба Маша махнула рукой и шаль, неловко соскользнув с плеча, размазала позади нее песчанно-травяную дорожку.
– Там по-хо, – Дашутка вытянула ручку, показывая бабе Маше на смазанный след.
– Плохо твоей мамочке, плохо. Поди-ка успокой ее, – и старуха ласково подтолкнула девочку.
– Та-ам, там, – настойчиво повторила девочка.
– Иди-иди, – ласково улыбнулась старуха. – Ты не бойся. Вот входная дверь. Я все доделаю сама.
