Точнее, дорога вела как раз из Ятриба в Медину. Кафилат-ас-султан, официальный караван паломников, в последние десятилетия выходил из Мариба и шел через земли племен тамим и манасир сначала в Ятриб, а потом уж в Медину. Так казалось безопаснее. Во всяком случае, до недавних пор. Ибо несколько лет назад бедуины повадились убивать паломников и спускать колодцы, и западная караванная дорога стала столь же опасна, как и восточная, идущая от Куфы через Бадр.
Торговля в Медине потихоньку глохла, приток пожертвований сократился до тоненького ручейка, припасы паломникам приходилось везти все больше на себе: в аль-Ахсе прочно обосновались карматы, Ятриб сам не мог себя прокормить, еды не хватало не только богомольцам, но и местным. Кому такое понравится?
А самое неприятное заключалось в том, что ведущая на запад, к Ятрибу, дорога славилась своими опасностями и трудностями. Проще говоря, то была даже не дорога, а караванная тропа. Она не забиралась высоко к вершинам Хиджаза, все больше петляя среди скальных отрогов. Но горный хребет не нуждался в снегах и гибельных пропастях, чтобы погубить путника. Безжизненные камни не оживляла растительность. Вдоль тропы так и не нашли ни единого источника воды. Животные также обходили стороной скалы, дышавшие замогильным холодом ночью и адской жарой днем. Ашшариты издревле верили, что паломник, погибший в горах Хиджаза между Ятрибом и Мединой, считался совершившим полный хадж и отправлялся сразу в рай.
Те, кто сумел добраться до древнего Города и припасть к ступеням Масджид Набави, Масджид Пророка, оставались в Медине надолго. Отдыхать. Отъедаться. Пить воду - вдосталь. И раздумывать: а не будет ли проще рискнуть пожитками, свободой и головой, выбрав обратную дорогу через Бадр к Куфе. Возвращаться в могильную тень Хиджаза не хотел никто. Говорили, что дно ущелий вдоль тропы сплошь выстелено костями паломников, а по ночам к путникам прибиваются кутрубы и гулы. Невыспавшиеся, дрожащие люди не сразу замечали, что в караване прибавлялось путников. А потом оказывалось слишком поздно: они сбивались с тропы, обнаруживали себя в каком-то глухом ущелье, а когда тени удлинялись и солнце меркло, к ним выходили неупокоенные души и джинны. В Медине долго показывали юношу, бродившего от масджид к масджид в затрепанном, потерявшем белизну ихраме. Бедняга повредился в уме в проклятых горах: его подобрали на дороге - окровавленного, грязного, лепечущего несуразности. Вроде как всех его спутников убили и сожрали гулы - уже потом рассказывали, что незадолго до того в Хиджазе пропал большой караван. Безумец смертельно боялся темноты и с наступлением сумерек начинал подвывать и жалостно плакать. Его из жалости пускали в притвор, где верующие складывают перед намазом обувь. Он трясся там до самого утра, считая забытые шлепанцы и то и дело оборачиваясь на горящий фитилек масляной лампы.
Еще рассказывали, что в последние десятилетия оазисы в долине Медины скукоживаются под призрачным дыханием страшных гор - все сохнет на корню, и никакие молитвы не могут защитить умирающий Город. Два карматских налета оставили после себя почерневшие камни пожарищ и пустые жилища. Зажатая между двух скальных стен Медина медленно превращалась в неспокойное кладбище, заросший сорняком пустырь, который всегда остается на месте покинутого жилища. Из лежащего в тени горы Ухуд города не было выхода - ведущая к Ятрибу дорога тоже обещала смерть. Возможно, более мучительную, чем от меча или голода.
- Мы в западне! - взвизгнул Лайс и шлепнулся на циновку. - Мы все погибнем!
Ужас их положения дошел и до аз-Захири: языковед плюхнулся рядом с бедуином и жиденько, скудно истекая слезами, расплакался.
- Ты же смертный, Лайс, - усмехнулся Тарег. - Ты все равно умрешь - не все ли тебе равно, когда?
И надкусил еще один финик. Бедуин обиженно надулся и принялся скрести в волосах под куфией. Аз-Захири всхлипнул:
- А ты почему хранишь такое спокойствие, о сын сумерек? Мой жизненный срок истек задолго до того, как я отправился в хадж, - мне, ничтожному, уже давно перевалило за пятьдесят! Но ты-то можешь жить вечно!
Дожевав откушенное, Тарег флегматично сообщил:
- Нам всем осталось жить не более трех лет. Годом раньше, годом позже - какая разница?..
- Чево?.. - рассерженно переспросил Лайс.
- Ах!... - воскликнул аз-Захири, сообразив, о чем речь.
- Ты чево такое говоришь, Рами?!
- Четыреста девяносто первый год, - упавшим голосом ответил за Тарега языковед. - Астрологи предрекают, что через три года нас ожидает конец света. Это действительно так, о сын сумерек?
- Спроси своего Бога, - сплюнул косточку Тарег. И желчно добавил: - Это вы с ним общаетесь по пять раз на дню, не я...
- Не кощунствуй! - храбро пискнул аз-Захири.
- Конец света, конец света... - вдруг в ужасе забормотал Лайс. И снова вскинулся: - Мы все погибнем!!!..
- Вставай, ашшарит, верующий в Избранника Всевышнего, - презрительно фыркнул Тарег, поднимаясь с циновки. - У тебя вроде как были благородные намерения - спасти друзей и все такое. Вставай, говорю, трусливый говнюк. У тебя еще есть возможность умереть храбрецом.
Лайс вздохнул, сплюнул и полез из палатки - он недавно пил, и теперь ему очень хотелось отлить. Аз-Захири вздохнул, утер слезы рукавом и принялся собирать их пожитки.
Тарег приложил ладонь ко лбу и посмотрел вперед. Ну что ж, надо признать, Полдореа, что Манат тебя обыграла. Вчистую.
Уговор, говоришь. С богинями, говоришь. А ты еще ломал голову, Тарег: с чего это злющие старые духи так легко согласились тебе помочь.
А они вовсе не собирались тебе помогать - одолеть аль-Лат, в самом деле, что еще за фантазии... Богини от века знали, как извлечь выгоду из глупости людей и сумеречников.
Узза воспользовалась его услугами. А Манат и это, видно, было не нужно. Хозяйка сразу имела на него зуб, была б ее воля, перекусила бы горло без дальнейших разговоров. Но ничего, богам некуда спешить. Богиня может подождать - пока не настанет ее время отдать последний приказ.
И Манат его отдала.
Последним приказом богиня отправила ненавистного сумеречника на верную смерть. В обреченный город, которому осталось стоять считанные дни.
Правильно Узза тогда сказала - глупец.
Тарег опустил ладонь, вздохнул и признал за Рогатой совершеннейшую правоту.
Заморосило, когда они месили ногами грязь в широком русле вади. Туча расположилась прямо над Мединой - в той стороне, где остались долины Байдах и Ула, светлело ясное небо.
Несмотря на осеннюю пору, дождей выпадало мало, и русло Акика не текло водой. На плоском песчаном дне отсвечивал в лужах закат, трепались среди мутной ряби зеленые травяные гривки. Хадбан недовольно дергал повод, проваливаясь в вязкий мокрый песок.
