– Спасибо, – тихо молвил тот. – Я видел: волки приняли дар.
– Они признательны вам и отблагодарят за добро.
Караванщик недоверчиво посмотрел на Шамаша. Нет, ему не казалось странным то, что маг говорил со зверем столь же легко и свободно, как с человеком. Подобный дар не был редкостью…
"В легендах", – ему приходилось вновь и вновь напоминать, что в реальном мире он не слышал ни о чем подобным. Но ведь и сам Шамаш воспринимался караванщиками скорее жителем легендарной эпохи, чем Хранителем сегодняшнего дня. Так что…
Нет, слова мага удивили его совсем по другой причине – священным животным нет нужды благодарить простых смертных за то, что последние исполняют законы, заповеданные богами. Карать нарушителей – смертные ждали от них лишь этого.
Однако… Да, Атен начал припоминать – в свитках ему попадались древние истории о том, как священные волки помогали людям, даже дружили с теми из них, кого выбирали в свои помощники и спутники бог солнца и госпожа Айя.
– Скажи, – караванщик свел брови на переносице. Его взгляд скользил по ночным просторам снежной пустыни, где слились, ожидая рождения зари, два цвета – черный и белый, – а со стаей не было высокой синеглазой женщины в белоснежных одеждах?
– Айи? – улыбнувшись, маг качнул головой. Его глаза смотрели на Атена толи с удивлением, толи с укором, словно спрашивая, как взрослый человек может продолжать верить в детские сказки?
Караванщик опустил голову на грудь, чувствуя, как у него, словно маленького ребенка, краснеют щеки, наливаются огнем уши.
– Такова наша вера… – тихо прошептал он, прячась под защиту этих слов. – Если она кажется Тебе смешной…
– Прости, – улыбка стала теплее. – Прости, если я ненароком тебя обидел. Просто мне трудно верить в богов, не только похожих на людей, но и живущих схожей с ними жизнью.
– Но почему?! – не выдержав, воскликнул тот. – Из какого бы мира ты ни пришел, там должны были быть боги, те же самые боги! Или ты хочешь сказать, что у каждого островка жизни свои творцы? Но это невозможно, когда власть небожителей распространяется на все мироздание! Я бы еще смог понять, если бы у вас больше почитали не повелителей небес и метели… Ты говорил, тот мир был жесток.
Возможно, им правил Губитель или…
– Торговец, – прервал его колдун. – Дело не в богах, которые действительно едины, бесконечны и вечны.
– В чем же тогда?
– В том, как мы их видим, как пытаемся понять и осмыслить, наделяем ли их образами или оставляем безликими, непознанными, осознавая, что наши глаза способны увидеть лишь маленькую толику сущего, что наши уши не слышат и половины того, что дано разобрать зверю.
– Но у нас есть разум!
– Конечно. Однако, увы, в значительной степени мысль полагается на то, что ей говорят органы чувств, на слова, передающиеся от родителей к детям словно незыблемые камни, на… – сжав губы, маг качнул головой. – Прости, я не должен был говорить всего этого. Вера – слишком тонкая стихия, которая боится любого дуновения ветра сомнений. Верь в то, во что привык верить. Но постарайся понять: я готов уважать и защищать вашу веру как свою собственную, но моя душа никогда не сможет ее принять.
Караванщик кивнул. Собственно, ему было все равно, во что верит Шамаш. Главным было верить самому – фанатично, всей душой, посвящая этой вере всю свою жизнь, укрепляясь в ней с каждым часом. Что бы там ни говорил Евсей, последние события все больше и больше убеждали Атена в том, что на своем пути он встретил бога. И чем дольше он думал, тем менее невероятным это ему казалось. Ведь пересекались же дороги небожителей и людей раньше.
Подняв взгляд на Шамаша, Атен с удивлением прочел в его глазах сочувствие и сожаление:
– С вчерашнего дня, – тихо промолвил колдун, – ты смотришь на меня так, словно я и есть тот самый бог, чьим именем назвала меня малышка. Это не так. Я человек, – было видно, что ему причиняет боль мысль, что он вынужден разрушать фантазии собеседника, лишая его части души, заставляя страдать. Но у него не было выбора.
Он считал, что должен покончить с этим странным наваждением, поразившим хозяина каравана, и сделать это прямо сейчас, ведь со временем вера могла еще более усилиться, укрепиться… Хорошо, если она будет спать всю жизнь безмятежным сном.
Однако она могла стать причиной не только ужасного разочарования, но и самой гибели, уверяя в ложной защищенности, а на деле оставляя беззащитным перед лицом опасности. Самое же ужасное было в том, что колдун понимал причину происходившего – на глазах хозяина каравана одна за другой исполнялись легенды.
То, что на самом деле было простой случайностью, в его разуме, душе вставало в стройный ряд. Брошенные стремившимся к чуду духом семена давали богатые всходы на благодатной почве веры. И он ничего не мог с этим поделать.
Шамаш устало вздохнул:
– Я не знаю, что еще мне сказать, сделать, чтобы ты понял…
– Позволь мне верить! – Атен и сам не знал, что заставляло его говорить, когда можно было просто промолчать. Он мысленно повторял: "Господин Шамаш очень долгое время был болен. Он жил бредом и никак не может признать, что все привидевшееся ему – лишь только сон. Ему нужно время. И помощь тех, кто окружает Его сейчас.
Госпожа Айя ничего не делает просто так… Нет, Она любит Его, заботится… Есть нечто, мешающее Ей быть с Ним рядом. Но это совсем не значит, что Она бросила Его. Нет. Она очень беспокоиться о Нем, и поэтому дала двоих из своих слуг – волков. Пусть сейчас они – маленькие беззащитные комочки. Но уже очень скоро щенки вырастут, превратившись в самых грозных стражей и верных помощников…" – Для меня это очень важно!
Шамаш лишь развел руками:
– Сейчас твоя вера сильнее меня, – ему не оставалось ничего, как надеяться, что со временем караванщик сам поймет то, в чем его были бы бессильны переубедить даже сами боги. – Я лишь прошу: будь осторожен.
Он понимал, что любым своим поступком лишь усилит веру, ибо для доказательства своего слова ему пришлось бы прибегнуть к еще более могучим силам, чем те, что, использованные накануне, породили эту неожиданную проблему. К тому же, колдун не считал себя вправе грубо, против воли человека, изменять его духовный мир, рискуя порвать тонкие нити души и, в стремлении к благу принести лишь одно зло.
Эта невозможность что-либо изменить страшно расстроила его – он не привык проигрывать. Чувство беспомощности слишком долго не охватывало его, и он успел забыть, как с ним совладать. Многие годы он был выше всех обстоятельств, ему казалось, что возможно абсолютно все. И вот теперь выходило, что он, несмотря на все свое могущество, не в силах убедить лишенного дара отказаться от наивных заблуждений.
