мы оказались здесь, значит так и нужно…
— Погодите! — воскликнул юный рыцарь. — А что делать мне?
— Вдохновляй нас! — крикнул Тинч на прощанье.
— Хорошо! — отчётливо услышали мы сзади. — Тогда я спою вам песнь, которую я посвятил прекраснейшей из дам, наичудеснейшей графине Гвискарде де Божё, за руку и сердце которой я буду биться на турнире! Это — моё искреннейшее и сердечнейшее послание к ней, несравненной владычице моих мыслей и сердца!
— Хотя, — продолжил сэр Бертран, — вот беда, мне не на чем сопровождать свои стихи. Один из моих оруженосцев, мой лучший жонглёр [4], бедняга Папиоль… Он как раз держал в руках лютню, а я пытался на ходу сочинить сервенту о девушке из странного сна. Представьте: девушка-цветок. Мы с нею беседовали, шутили. И только проснувшись поутру, я вдруг понял: какая-то странная девушка, краевые лепестки белые, серединка жёлто-оранжевая, посредине глаз. Но это был не кошмар какой-нибудь, а просто интересная встреча во сне! И я, в чём-то даже предавая несравненную донью Гвискарду, сочинял сервенту о девушке-цветке!.. Как вы думаете… но, по моему, это подло, когда нападают во время твоего пения. О лютня! Наверняка, растоптана ногами этих негодяев!.. А может, моя девушка-цветок — это и есть сама Гвискарда де Божё? И этим сном моим она посылает мне какой-то знак, зовёт к себе: приди, сразись за моё сердце с лучшими из рыцарей королевства… Молчите? Эх! Так слушайте:
"Моя сеньора!
Только Вам
Из многих, многих, многих Дам,
Что резво скачут по лесам
И рыцарей пленяют,
Вам первой стремя подаю
И, посылая песнь свою,
В ней рифмы лучшие солью…
Зачем? И сам не знаю.
Здесь, в дальних странах (вот ведь смех!)
Храню я тайное от всех —
Букетик иван-чая,
Что на опушке леса рос…
(Из Ваших выпал он волос.)
Зачем он мне? Не знаю.
Как мне не по сердцу Восток!
Когда б не вероломный Рок,
Когда б не цель благая,
Когда б не воля Короля…
Мне снятся Севера края,
Леса…
Зачем? Не знаю.
И не понять подавно мне,
Зачем, в тумане, при луне
Вас лесом провожая,
Я пел, шутил, играл с огнём,
Стремясь забыть, что мы — вдвоём…
Боясь обмолвиться о том…
О чём? Увы, не знаю…
Прости, Господь Создатель,
Я — не завоеватель…"
Всё это время я без устали перетаскивал к костру сухие ветки и стволы, приносимые из темноты неутомимым Тинчем.
— А она мне отвечает… — услышал я голос де Борна.
"Сеньор!
Быть может, Вам не в такт,
Ответить мне придётся так:
Вольно Вам, постучавши в дом,
Просить неведомо о чём,
Лукавя искренне притом,
Строку с строкой слагая…
И тут же — в дальние края?
Причём здесь воля Короля?
Вы — как дитя, что, нашаля,
Из дому убегает.
Вам сердце молвит: "не молчи!"?
"Ищи слова, ищи ключи,
И рифмы, точны как мечи,
И слоги — пламена в ночи…"
(О Вас ещё расскажут!),
Ваш яркий стиль — победный горн!..
Мой Бог!
Так это Вы, де Борн,
Чьи словеса горьки как тёрн
И точно так же вяжут?
Ах, наноситель горьких ран,
Наивозвышенный Бертран,
Чей язычище как таран
Язвит мои ворота!
Что за слова Вы пели мне
При той, при глупой, при луне?
Осталась я сыта вполне,
И повторенья их — вдвойне
Не хочется чего-то.
Как благородно пылки Вы!
Как избегаете молвы!
Как Вы честны, как Вы правы,
Как праведна дорога!
Ко мне ж… повадился, увы,
Один виконт без головы,
Ах, не блистает он, как Вы
Изысканностью слога.
Из тех он, кто в слепом бреду,
Весенним соловьём в саду
Готовит яды на меду,
Кому в аду сковороду
Назначат не от Бога…
Он замешает на ходу
Посконных слов белиберду…
(Вам хватит рифм на это "ду"?)
Шепнёт он мне: "Пойдём?.."
Пойду.
Нам надо так немного.
И — не судите строго…"
— Кому это "ему"? — спросил Тинч, выходя к костру. — Пожалуй, довольно, Леонтий. До утра дров точно хватит, а там… поглядим по обстановке. Уф!..
Мы присели к огню. Сладкий, дурманящий запах мяса со специями тянулся от костра.
— Да ты, прекрасный сэр, оказывается, мастер не только вирши складывать! — с радостью удивился Тинч.
— Олений бок с зеленью, — прищёлкнул языком молодой рыцарь. — А еще половина бурдюка с прекраснейшим басконским.
— Скажи, Бертран, — спросил его Тинч, присаживаясь и протягивая к огню ладони. — А эта… твоя Гвискарда… я не понял. Твоё послание и учтиво, и не навязывает ей никаких обязательств. Она же отвечает тебе столь невежливо…
— Это не она отвечает, — объяснил сэр Бертран. — Это я, за неё отвечаю сам себе.
— То есть, как?
— Видите ли, друзья мои. На самом деле (не враньё!) я не видал, друзья, её, и даже на портрете. Хотя, конечно, верьте мне, я с вами искренен вполне, прекрасней этой пэри мне не отыскать на свете.
Он никак не мог расстаться со своими рифмами.
— Хм… А как же… Ну-ка, ну-ка. Какова она, хотя бы внешне?
С этими словами Тинч вынул из кармана плаща самый настоящий журналистский блокнот и карандаш:
— Её лицо?
— М-м-м… У нее, должно быть, прямой красивый нос…
— Женщина для тебя начинается с носа. Так. Высокий лоб? Огромные голубые глаза?
— Тонкие властные губы… Ими она отдаёт приказы своим верным слугам…
— Разумеется. Само лицо её… круглое или вытянутое, черты его изысканно тонки или приятно округлы?
— Тинчес! — настало время вмешаться мне. — Видишь ли, для его эпохи считается вовсе не обязательным знать в лицо предмет своей любви. И наоборот, преодоление всяческих препятствий, в том числе своих предубеждений, считается подвигом.
— Великолепно! Великолепно! — рассмеялся Тинч, закрывая и пряча блокнот. — Стало быть, у нашего костра собралась замечательная компания: чокнутый художник, чокнутый писатель и не менее чокнутый поэт! Потом появится чокнутый редактор и все мы станем основателями журнала "Вестник Тёмного Царства"… Только, кто же будет нашим читателем?
И вдруг как будто смутный гул
