— Ага, например, может приключиться так, что в этом году на Испытаниях что-то не заладится. А чем не совпадение? Не могут же они все время гладко проходить…
Под взглядом ее подруги воздух чуть ли не зашипел.
— Значит, вот как ты обо мне думаешь! Очень приятно было это узнать!
— Летиция считает, надо идти в ногу со временем…
— Неужели? А я, стало быть, безнадежно отстаю? Мы действительно должны двигаться со временем в ногу, но кто сказал, что время нужно подпихивать? И кажется, Гита, тебе уже пора. Ты что-то задержалась. А я хочу побыть наедине с собственными мыслями!
Неизвестно, о чем думала матушка Ветровоск, но когда нянюшка с легким сердцем бежала домой, ее мысли были о том, что Эсме вряд ли способна сделать ведьмовству хорошую рекламу. Разумеется, она одна из лучших, спору нет. Но, глядя на матушку, девчонка, едва вступающая в жизнь, непременно скажет себе: так вот что это такое? Пашешь как лошадь, во всем себе отказываешь — а что в награду? Все те же тяжкие труды и лишения?
Нельзя сказать, что матушку так уж не любили, но гораздо чаще она вызывала не симпатию, а уважение. Люди, к примеру, привыкают с уважением относиться к грозовым тучам. Они питают землю водой, они необходимы. Но кто их любит?
Заморозки уже нашпиговали осенний воздух ледяными иголочками, поэтому, прежде чем улечься спать, нянюшка натянула сразу три фланелевые ночнушки. Но вот как было защититься от тревожных мыслей, что бродили в голове?
Сегодня была объявлена война. Ну не совсем война, но близко к тому. Матушка, если ее разозлить, была способна на разные, в том числе самые страшные вещи. Да, кара падет на головы тех, кто ее в полной мере заслужил, но ситуация от этого не становилась менее жуткой. Нянюшка знала: Эсме замышляет нечто ужасное.
Сама она не любила побеждать. От привычки побеждать потом трудно избавиться. К тому же она создает опасную репутацию, которую приходится поддерживать. Так и идешь по жизни, постоянно оглядываясь — а вдруг объявится новая талантливая девчонка, у которой и помело лучше, и с лягушками она управляется ловчее…
Нянюшка заворочалась под горой пуховых одеял.
Для матушки Ветровоск не существовало такого понятия как «второе место». Либо ты победил, либо нет. Собственно, в проигрыше нет ничего плохого — помимо того, конечно, что не ты победитель. Нянюшка всегда придерживалась тактики достойного проигрыша. Тех, кто продул в последнюю минуту, публика любит и угощает выпивкой, и слышать «она едва не выиграла» гораздо приятнее, чем «она едва не проиграла».
Нянюшка полагала, что быть второй куда как веселее. Но не в привычках Эсме было веселиться.
Матушка Ветровоск сидела в своем домике и смотрела, как догорает огонь.
Тени прыгали по серым стенам — серым не от грязи, но от почтенного возраста. Здесь не было ни единой бесполезной, ненужной вещи, которая не могла бы рано или поздно сослужить хозяйке какою-нибудь службу. Не то что у нянюшки Ягг, там домик был по самую крышу забит всяческими безделушками и цветочными горшками.
Нянюшка обожала подарки, и весь Ланкр был об этом прекрасно осведомлен. Матушка презрительно фыркала и называла подругу старьевщицей. По крайней мере, на людях. Что она по-настоящему думала на сей счет, никто не знал.
Вот потух последний уголек, а матушка все покачивалась в кресле.
В серые ночные часы всякая дурь в голову лезет. Например, что на твои похороны народ соберется лишь для того, чтобы собственными глазами убедиться: из могилы ты точно не восстанешь.
А на следующий день Перси Гопкрафт, собираясь сделать кое-что по хозяйству, отворил дверь черного хода, шагнул за порог… где его встретил прямой немигающий взгляд голубых глаз, принадлежащих матушке Ветровоск.
— Батюшки-светы, — вполголоса охнул он.
Матушка сконфуженно кашлянула.
— Почтенный Гопкрафт, я это насчет, ну, яблок. Тех самых, что ты назвал в честь нянюшки Ягг.
Колени Перси задрожали, а парик пополз с затылка на пол в надежде обрести там безопасность.
— Я просто хотела сказать спасибо. Она так радовалась этому, так радовалась… — продолжала матушка голосом, который ее хорошим знакомым, к их великому изумлению, показался бы диковинно напевным. — Она ведь у нас молодец и действительно это заслужила. Ты замечательно придумал. И потому, в знак признательности, я принесла тебе кое-какой подарочек…
Гопкрафт аж отпрыгнул, когда матушкина рука проворно нырнула в карман передника и тут же появилась снова, сжимая черную бутылочку.
— …Очень редкая настойка из очень редких трав. То есть которые редко встречаются. Потому как на редкость редкие.
До Гопкрафта наконец дошло, что бутылочка предназначена для него. Осторожно, словно пузырек мог вдруг засвистеть или отрастить ножки, он принял матушкин подарок.
— Э, ну, гм, что ж… премного благодарен, — промямлил он.
Матушка чопорно кивнула.
— Мир дому сему!
Она развернулась и пошла по тропинке прочь.
Гопкрафт осторожно закрыл дверь, после чего на всякий случай подпер ее спиной.
— Собирай манатки! — рявкнул он на жену, которая высунулась из кухни. — Мы уезжаем, сейчас, сразу!
— С чегой-то? Вся наша жизнь тут прошла! Нельзя все бросить и удариться в бега!
— Лучше в бега, чем обезножеть, глупая ты баба! Чего ей от меня занадобилось? Неужто я ей чем не угодил? Чтобы матушка спасибо сказала?!
Но госпожа Гопкрафт не двинулась с места. Они только-только привели дом в приличный вид, да к тому же купили новый насос. Есть вещи, с которыми очень нелегко расстаться.
— Слушай, давай не будем гнать лошадей. Помозгуем как следует, — предложила она. — Что в этом пузырьке?
Гопкрафт держал бутылочку на отлете.
— Ты хочешь это знать?!
— Да не трясись ты как заяц! Она же слова дурного не сказала.
— Она сказала «мир дому сему»! По мне, так звучит очень даже грозно, хреночки малосольные! Это ж матушка Ветровоск, не абы кто!
Гопкрафт поставил бутылочку на стол. После чего супруги осторожно наклонились к ней, готовые чуть что кинуться наутек.
— Тут прописано «Атращиватель Валос», — сообщила госпожа Гопкрафт.
— Чтобы я им намазался?! Да ни в жизть!
— Она потом спросит, как да что. Она такая.
— Если тебе хоть на минуту втемяшилось, будто я…
— Можно попробовать на собаке.
— А славная у тебя корова.
Вильям Беднокур очнулся от грез, повернулся на табуретке и поглядел в сторону луга. Пальцы механически продолжали обрабатывать коровье вымя.
Над изгородью торчала остроконечная черная шляпа. Вильям вздрогнул, да так, что надоил молока себе в левый башмак.
