Я не сошел с ума. Этот замок, он существует. И однажды мне предложили туда попасть.
Я нашел письмо. Письмо, написанное на тонком желтом пергаменте. Письмо в конверте с надписью "Киру".
Мне предложили жить в этом замке. Быть его хозяином. Летать.
Я не поверил и выбросил его.
Через день письмо пришло снова. И тогда я согласился. Наверное, мне просто надоели серая московская осень и больница, в которой я лежал.
Они забрали меня в ту же ночь. Старик в белом и молодая девушка. У девушки были длинные темные волосы и серые глаза. Они пришли в палату, взяли меня за руки и мы просто оказались в замке.
Чтобы остаться там, мне нужно было только взлететь. Но я не смог. Увидел бездонную бездну внизу и испугался. Очень испугался. До истерики.
Старик сказал, что будет ждать, когда я буду готов. И что пришлет письмо, если понадоблюсь. Письмо пришло. Но я по-прежнему боюсь.
— Где он? Где этот замок? — говорит Тимур.
Я смотрю в его лицо. Издевается?
Но у него серьезные глаза.
Я могу сейчас придумать что угодно, наврать. Никто не сможет проверить.
Но я опять говорю правду.
— Я не знаю.
Тимур кидает задумчивый взгляд на картину, потом встает, разогревает масло на сковороде, достает из холодильника котлеты. Я нервно слежу за его движениями. Мне кажется, что он сейчас он рассмеется, а потом позвонит в психушку. Но он аккуратно кладет на кипящее масло котлеты, накрывает сковородку крышкой и спокойно садится рядом.
— Я так и думал, — заявляет он, — когда летал там во сне. На Земле так не бывает. Ну, слишком красиво, наверное, и звезды такие большие, я таких даже летом на море не видел. Слушай, а ты котлеты так будешь или тебе картошки сварить? Я обычно так хаваю, только мама ругается… — и осекается, — …ругалась.
Замолкает. Я почти вижу, как он ест жареные котлеты с хлебом, а мама кричит ему, что можно было и потерпеть до ужина. Но терпеть до ужина нет сил, а это быстро и вкусно.
Наверное, иметь семью очень здорово. Даже когда на тебя ругаются. Значит, к тебе неравнодушны. Хуже, когда проходят, не замечая. Или отводят глаза.
В такой тишине, которая установилась сейчас, очень трудно. Я не выдерживаю первый.
— Я так котлеты буду, без картошки.
Глупо это сейчас говорить. Но я не могу сказать ничего ободряющего.
Тимур резким рывком вскакивает и становится у плиты.
— Ага, сейчас дожарятся, я уже тоже есть хочу. Расскажи пока о замке, Кир.
Я не знаю что это за место. Правда, не знаю.
Они называли его Замок Средь Миров. Сказали, что в нем учатся те, кому предназначено менять свой мир. Девушка добавила, что из нашего мира туда почти никто не попадает. Наш мир меняют не те, кто умеет летать.
Я не спросил почему они выбрали меня. Может быть из жалости. Может, потому что так легче — забрать того, кого не станут искать.
Меня не станут. Некому.
Никто не ищет тех, кто живет на улице.
Меня вернули в мою палату. Никто даже не заметил того, что меня не было.
Я решил, что это был очередной сон. От лекарства иногда бывает такое.
Но потом пришло письмо.
По кухне разносится аппетитный запах котлет. Тимур кладет их на большую тарелку, достает из холодильника кетчуп.
— Хлеба нет, ты уж извини. Тут неделю никого не было после похорон, а сегодня я купить не догадался. Да ешь ты уже! — нетерпеливо говорит он.
Я согласно киваю и начинаю рассказывать о Замке. То что помню. Тимур слушает меня очень внимательно, словно на уроке. Когда я говорю о письме, он кривится.
— И ты его сжег? Кир, ну ты и дурак.
Он мне не верит. Конечно, не верит. На миг я жалею, что сжег письмо и не могу показать его, сказать что оно настоящее.
— Жалко, — вдруг говорит Тимур, — Я бы ушел в этот замок. Раньше — нет, конечно, а сейчас ушел бы. Странно, что ты остался, для тебя это был шанс. Ну, не ходить, так летать. Даже лучше, — он улыбается. Я понимаю, что он и вправду так думает. Что так лучше. Только для меня это плохой выбор. Я не могу ни ходить, ни летать.
Мы доедаем котлеты и снова пьем чай. Я давно не чувствовал себя таким сытым. И спокойным.
Наверное, в любом настоящем доме человек чувствует себя именно так.
Тихо урчит холодильник и стучат стрелки настенных часов. За окном шумит дорога. Из подъезда доносится звук поднимающегося лифта. Я бы отдал всё на свете за то, чтобы слушать эту сосредоточенную тишину вечно.
Только ее разбивает звонок мобильника. Какая-то модная мелодия. Ее часто ставили в ларьке с пиратскими дисками, в переходе, там, где я сидел. Некоторые песни мне нравятся, некоторые не очень. Я не слишком разбираюсь в музыке.
Тимур вздрагивает и берет трубку.
— Да! — кидает быстрый взгляд на часы, — Дома я, цветы поливал…, - раздраженно бросает, — Через полчаса буду. Пока!
Отжимает красную кнопку и бросает мобильник на стол.
— Бл…, на два часа уйти нельзя, ё-моё, как маленькие! — и объясняет мне, уже успокаиваясь, — Сестра звонила. Мне ехать пора.
Подтаскиваю к себе костыли, тяжело поднимаюсь со стула.
— Кир! Ты куда сейчас, в "Гаврош"? — спрашивает Тимур ни с того, ни с сего. Я озадаченно моргаю. Еще не думал.
— Не знаю пока. Я сбежал вообще-то.
Наверно смешно слышать "сбежал" от калеки. Но Тимур не смеется.
— И куда пойдешь? Своих искать?
Пожимаю плечами. Где их найдешь теперь, своих? Откуда едва успели уйти, возвращаться не станут.
— Кир, слушай… — у него сейчас голос человека, решающего что-то важное. Поднимаю голову — Тимур меня намного выше. Все ровесники выше меня. Лицо у Тимура сосредоточенное.
— Что?
Секунда молчания. А потом резкое:
— Оставайся здесь! Я серьезно. Все равно здесь никто кроме меня не появится. Ключи только у меня. Здесь же лучше, чем в приюте или на улице.
Я не знаю что сказать. Молчу, пытаясь придумать какие-то слова. А Тимур в это время лихорадочно шарит по кухонным ящикам и холодильнику.
— Так, мяса чуть осталось, пельмени есть. Тут макароны, гречка, консервы. Картошка есть, но она старая, прошлогодняя. Хлеба нет, масла тоже нет, зато есть сыр. С голоду не помрешь, по крайней мере, сегодня. А завтра я что-нибудь придумаю, ладно? — тараторит он, пока я, наконец, не перебиваю.
— Нет. Не надо.
Он останавливается, со стуком закрывает дверцу ящика.
— Я с улицы, — неуклюже пытаюсь объяснить, — Если что-то пропадет или…
Тимур матерится. Не как Валерка, по-другому. Валера матерится, как говорит. А Тимур словно выплевывает слова, злится.
— Да пусть пропадает пропадом! — почти кричит он, — Думаешь, мне есть до этого дело? Теперь уж все равно!
