— Я никуда не поеду, — насупилась Хелен.
— Я этого ожидал, — пан Пинёнжик с размаху плюхнулся на стул. — Ну? Ты уже нашла, что искала? Неопровержимые доказательства, способные потрясти основы фундаментального научного знания?
— Пока нет, — промямлила доктор Грант. — Я только приступила к работе.
— Только преступила! — передразнил гость. — Хочешь я скажу тебе правду? Которую ты, кстати, знаешь не хуже меня. Ты ничего не найдешь, его голос звучал раздосадовано. — В науке чудес не бывает. Труд, помноженный на труд — вот единственный залог успеха. Ты же сначала придумала концепцию. А потом бросилась разыскивать документы, которые бы доказали твою правоту. Надо немедленно возвращаться и заминать скандал…
Павел явно выдохся.
— Эй, мисс, как вас там? — Пинёнжик обернулся через плечо и требовательно воззрился на клетчатый фартук экономки, мелькавший в дверях кухни. — Кофе, пожалуйста, со сливками, а даме холодной воды. А то она просто шкварчит от предвкушения собственного триумфа! — гость снова уставился на Елену. — Тебя раздавят. Бунт в науке — вещь куда более редкая, чем принято считать у обывателей. После выступления на конференции ты лишишься грантов. Исследования авантюристки никто не станет финансировать. А если ты продолжишь упорствовать в заблуждении, тебе запретят преподавать.
— Я знаю, — с неожиданным спокойствием кивнула доктор Грант. Неужели ты думаешь, я к этому не готова?
Повисла долгая пауза. На пороге возникла Эмма с подносом кофе. Хелен заметила, что экономка поставила две чашки да еще вазочку с печеньем. Этим она выразила свой протест против тирады Пинёнжика. Оказывается, собеседники не перешли с английского на русский, и их разговор был хорошо слышен из кухни.
— Объяснись, пожалуйста, — устало попросил гость. — Зачем нужно было усугубить дело обращением в бульварное издательство, печатающее книги об НЛО, снежном человеке и поисках Атлантиды в сельском пруду? Одна публикация в «Хейнеманн», и с тобой никто больше не станет разговаривать.
— Никакого договора нет, — устало протянула доктор Грант.
— Как нет? Этот недоносок Ал Эшвуд сказал мне, что получит 35 %.
— Я наврала, — глядя в пол, призналась Елена. — Мне позарез нужно было, чтобы этот тип пустил меня сюда. А он заломил цену. Словом…
— Я уже не знаю, что о тебе думать, — Пинёнжик. не сдержал вздоха облегчения. — Пойми и меня тоже, ведь это я тебя рекомендовал…
— Жаль, если я тебя подвела, — Елена сокрушенно покачала головой. Но есть обстоятельства… Можешь считать, что я всю жизнь была сумасшедшей, просто ловко скрывала это от окружающих. И моя прежняя карьера, и имя, и книги существовали лишь для того, чтоб в один прекрасный день я смогла сказать то, что сказала.
— Эффект был поразительным, — бросил Павел. — Объясни, зачем тебе это? Оставим науку. Лично тебе?
— Лично мне, — повторила доктор Грант, машинально кроша пальцами печенья на подносе. — В том-то и дело, Павел, что лично мне. Лет в 13 я впервые услышала имя Дорсета. Краем уха. Не понимая, о чем речь. Мне показалось, что кто-то уколол меня в сердце золотой иглой. С тех пор я стала искать, где бы узнать об этом человеке. И все, что я читала, вызывало у меня досаду, я как будто знала, что было не так. Это и явилось толчком моей научной карьеры.
— Шизофрения, — потрясенно констатировал Пинёнжик. Его «лысое» лицо сморщилось, как гриб-моховик, из красных мышиных глазок готовы были побежать слезы. — Бедная дурочка! И бедные мы все, кто здесь оказался. Русские, поляки, чехи. Мы не вписываемся в этот мир, просто делаем вид, что играем по его правилам. А внутри у нас… — Пинёнжик извлек из кармана свой платок-парус и шумно высморкался в него. — Ты потрясающая женщина! И знаешь, может быть, как раз ты и есть настоящий ученый. Нельзя же исключить из науки интуицию, предвидение…
— И помешательство, — сквозь слезы рассмеялась доктор Грант.
Пинёнжик пробыл в гостях еще около часа. Он опасливо поглядывал на портрет Дорсета и наотрез отказался подняться в библиотеку.
— Знаешь, у меня такое чувство, что дом выталкивает меня, признался он. — Поеду-ка я отсюда.
На улице дверь машины хлопнула за ним с такой силой, точно ее толкнули снаружи. А мотор, который у Павла, как и у всякого гуманитария, заводился с третьей попытки, тут вдруг взревел сразу, и старенький джип рванул с места на 3-й скорости, как в голливудских боевиках.
Вечером смотрели TV на половине слуг. В какой-то момент показали охваченный огнем Иерусалим, арабских боевиков, забрасывающих гранатами Стену Плача, и израильские танки на подступах Дженину. «А она была египтяночка, а он был иудейский солдат,» — всплыла в голове у Хелен старая песня Юза Алешковского времен Шестидневной войны. И тут на экране во всю ширь расплылось лицо Венечки Граната. Он был в форме хаки, с огромной звездой Давида на рукаве, что-то кричал в рацию и энергично махал рукой. Словом, вел героическое наступление. Какая сила заставила его сбрить пейсы и поместила во главе танковой колонны — пути Господни неисповедимы!
— Это мой муж Вениамин, — не без гордости сказала доктор Грант Эмме и потыкала пальцем в экран.
— Какой ужас! — искренне возмутилась та. — А мистер Эшвуд говорил, что он у вас священник.
— Мне тоже казалось, что Веня хочет стать реббе, — вздохнула Елена. — Но, как видите, он выбрал «путь самурая».
Ночь прошла спокойно. Как видно, привидения тоже способны уставать. Двигание шкафов, гоньба охотничьих крыс и выпроваживание незваных гостей отнимают много сил. Во всяком случае спать лорд Дорсет не мешал, а спал ли он сам — сия тайна велика есть.
На следующее утро Хелен снова поднялась в библиотеку. Методично выгребая полку за полкой на пол и перелистывая старинные рукописи, она нашла много любопытного. Счета по постройке Эшвуда, рытью канав и огораживанию пастбищ. Корабельный дневник судна «Пеликан», которым во время плавания в Новый Свет командовал Дорсет. Но самым интересным была любовная переписка графа Дорсета. Слабое место любого повесы.
Взяв с полки толстенный латинский молитвослов, Елена, конечно, не удержала этот кадавр переплетного искусства в руках. Книга полетела на пол, и из нее, как бабочки, выпорхнули сложенные вдвое листки — записки со стихами и признаниями. Он прятал их в святая святых — запрещенной религиозной литературе. Чего в этом было больше: богохульства или уважения к своим чувствам? Кстати, за хранение такого вот молитвенника, удачно прозванного католиками «Розарий», графа Александра уже могли привлечь к суду.
Хелен не без внутреннего смешка развернула первый листок, и почти тут же пол в библиотеке начал подрагивать. Хозяин дома сердился.
