Моя единственная надежда ― убедить Генерала, что живой я ему полезней, чем мертвый.
― Ты вовсе не обязан туда идти, ― выглядя виноватой, взволнованно говорит Первая. ― Это опасно. Когда я говорила о том, что ты можешь помочь, я не это имела в виду…
«Нет, это именно то, что нам нужно», ― говорю я с уверенностью, которой сам не ощущаю. Все равно у меня нет выбора ― я не могу потерять Первую.
― Нам не обязательно ехать в Эшвуд сразу по приземлении. Мы можем отправиться искать других лориенцев…
«К черту других», ― перебиваю я. Пускай у меня нет четкого плана, но я понимаю, что мой единственный шанс спасти и оставить возле себя Первую заключен где-то в лабораториях под Эшвуд-эстейтс. Ради других я бы на это не пошел.
― Я знаю, ― говорит Первая. ― Ты хочешь меня спасти, найти способ не дать мне исчезнуть. Ты считаешь, что если вернешься, то возможно сможешь каким-то образом попасть в лаборатории. И возможно мое тело все еще там, и тебе, возможно, удастся еще раз запустить машину Ану, восстановить меня, выиграть мне еще пару лет. ― Первая прикусывает губу, переживая из-за риска, на который я иду. ― Не слишком ли много «возможно», чтобы рисковать собственной жизнью?
Она абсолютно права. Но у меня нет выбора: без Первой ― я ноль. Так что, даже если вероятность удачного исхода составляет лишь 1 %, оно того стоит.
* * *
В такси, по дороге в Эшвуд-эстейтс, от страх сжимает желудок и рвется наружу. Мы уже близко, примерно еще минут десять езды.
Девять минут. Восемь минут.
Желчь подскакивает к горлу. Прошу водителя остановиться и, вывалившись на обочину, оставляю на траве то немногое, что съел перед отлетом из Кении.
Сажусь в машину не сразу. Хочу подышать свежим воздухом, посмотреть на простирающиеся вдаль поля. Понимаю, что сейчас ― мой последний шанс повернуть обратно.
Тем не менее, вытираю рот и возвращаюсь в такси, испытывая облегчение, что Первая не видела меня в таком состоянии.
― Парень, ты в норме? ― спрашивает таксист.
― Все ок, ― киваю я.
Водила лишь качает головой и выруливает обратно на дорогу.
Шесть минут. Пять минут.
Проезжаем окрестности Эшвуд-эстейтс. Усеянные забегаловками улицы сменяются поселками среднего класса, затем следуют элитные коттеджные поселки, неотличимые от Эшвудского. Идеальное место для укрытия.
С воздуха ― мы лишь очередной загородный поселок: никому и в голову не придет, что в безлико-стильных особняках живет чуждая культура, вынашивающая под землей планы завоевания мира. За годы жизни в Эшвуде мы ни разу не попали под подозрение правительства или местной полиции.
Когда на горизонте показываются внушительные ворота Эшвуд-эстейтс, я с мрачным восхищением отмечаю, что как ни странно, мощные стены оказались самым эффективным способом отвести подозрения в пригородной Америке.
Прошу водителя высадить меня на противоположной стороне улицы и отдаю ему последние деньги, которые Элсвит по доброте душевной одолжил мне на дорогу до дома.
Направляюсь к панели внутренней связи у главных ворот, радуясь, что опустошил желудок на шоссе: если б меня не вырвало тогда, это произошло бы сейчас.
Стесняться смысла нет. Встаю прямо напротив камеры безопасности и жму на кнопку вызова моего дома. Смотрю четко в глазок камеры. Каждый дом имеет с ней прямую связь. Меня опознают сразу же.
― Адамус? ― Это мама. На полуслове ее голос срывается, и от этого звука мои ноги едва не подкашиваются.
Я знаю ― она монстр. Все, чего она желает ― это геноцид лориенской расы и господство над Землей. Но звук ее голоса, как удар под дых. Я скучал по ней. Гораздо сильнее, чем думал.
― Мам, ― говорю я, стараясь, чтоб мой голос не дрогнул.
Но связь уже отключилась.
Наверное, мать вызывает охрану. Оповещает Генерала. Пара минут и меня либо растянут на дыбе, либо бросят в загон для кормления пайкенов…
― Адамус?!
Снова мамин голос, но уже не из домофона.
Обхожу панель связи и сквозь ворота в отдалении вижу, как мама бежит от нашего дома на холме. На ней сарафан, она наряжается в него, когда что-нибудь печет. Мама бежит босиком. Бежит ко мне.
В ярости? Негодовании? Напрягаюсь в ожидании.
― Адам! ― кричит мама, приближаясь все ближе и ближе, ее босые ступни шлепают по асфальту. Не успеваю я ничего понять, как она распахивает калитку для пешеходов и, заключив меня в объятия, с рыданиями прижимает к себе.
― Мой милый мальчик, мой погибший герой… ты жив!
Я в тихом шоке. Мама встречает меня не со злобой. А с любовью.
Я сижу на диване в нашей гостиной и потягиваю лимонад, который принесла мне мама. Она трещит без умолку, и я благоразумно ее не перебиваю: мне необходимо прощупать почву, выяснить, что тут произошло без меня, прежде чем излагать свою историю.
― А ведь я им не поверила, ― говорит мама, сидя рядом и положив руку мне на колено. ― Просто не могла поверить и все.
Отхлебываю еще лимонада, тяну время. Не поверила им насчет чего?
― Они все мне рассказали, и умом я понимала, что все это правда, но все равно не верила… я была уверена, что на самом деле ты не умер.
Ааа. Вот она о чем.
― Я всегда знала, что ты не создан для открытых сражений. Я тысячу раз говорила твоему отцу, что тебе больше подходит роль тактика, но он ни за что не хотел нарушать обычаи и настоял на том, что мы будем относиться к боевым и стратегическим навыкам одинаково. На войне должны сражаться все. Но когда он сообщил мне, что тебя убили, что эти мерзкие лориенцы сбросили тебя с крутого обрыва… я поняла, что сбылись мои худшие опасения.
Голова кругом. Вообще-то, в овраг меня скинул мой сводный брат, причем под одобрительным взглядом моего отца. Никакие лориенцы меня не убивали, наоборот, я принял их сторону.
― Они сказали, что повсюду тебя искали…
Ложь. Они бросили меня подыхать.
―… что они были убиты горем не меньше меня…
Ложь, ложь, ложь.
― Но им так и не удалось отыскать твое тело, и у меня появилась надежда. Сердце подсказывало, что ты выжил.
Мама снова меня обнимает. И мне требуются все мои силы, чтобы принять ее объятия, не выдав при этом бурлящие во мне чувства. Я-то ожидал, что по возвращении домой буду встречен могадорской расстрельной командой, а вместо этого меня принимают, как павшего солдата.
― Нет… ― Его голос. Мы с мамой синхронно оборачиваемся ― в дверях, с разинутым от шока ртом, застыв, стоит отец.
― Он вернулся! ― радостно восклицает мама. ― Наш мальчик жив!
Ни разу в жизни не видел Генерала, потерявшего дар речи. Но, тем не менее, вот он ― слишком ошеломлен, чтобы вымолвить хоть слово.
