— А чего? Было бы здорово.
— Тут не Сконд, однако. Да этакий номер и там бы не прошёл. Чтобы нам не ссориться: ты кого предпочитаешь, Олли, — тёмного или светленького?
— Для контраста бы светлый подошёл. Но у тёмного — как его, Арминель? Арманталь?
— Арминаль.
— У Армина волос гладкий, что вода в спокойной реке. Рядом с моими кучерявками тоже неплохо смотрится. А ты с осенним юношей такую пару составишь — прямо умереть можно со счастья. Ночь и день.
— Значит, при случае так и объявим старичкам и старушкам?
— Так и объявим.
Разделавшись с делами, король торопливо проследовал в женину спальню.
— Как Эли? Как вообще мальчики?
— Да уже получше. Сначала оба вовсю озоровали — это при таком жаре и такой жаре, как на улице, нормально. А потом разморило, спят вон в одних рубашонках.
На этих словах Фрейя указала на раскрытую постель, где, эапутавшись в тонких льняных простынях, в обнимку сопели оба сводных брата: потные лбы с прилипшими прядками, стиснутые кулачки. Армант, самый боевой из двоих, зажал в своём золотистый локон с головы Эли, который как бы в отместку выставил локоть, упёрся Арманту в грудь.
— Как бы Арми от брата вирусов не нахватался.
— Ничего, и так и этак мимо не пронесёт. Лекарь говорит, что лишнюю закалку получит. Оба во сне горячекй переболеют и встанут здоровенькими.
«Вот что значит вердомское воспитание, — подумал Юлиан. — Земная кровь — а как они все, фаталистка. Я же сколько ни живу здесь — всё не могу Москву-матушку с её утробными страхами изжить».
Впрочем, если признаться, за «перекрёстных» детишек он боится не только по причине заразы: опасения коренятся куда глубже. Эли, который получился от рутенки и вертдомского принца, белокур и зеленоглаз, спокоен и покладист от природы: его легко здесь примут и уже принимают. А вот Арми, черноволосый и синеокий, тот самый Арми, насчёт которого Юлька едва не проговорился… потому что, вопреки всем очевидностям, сам Юлька ему мать, а не отец, отец же гуляет в прибрежных водах с тем самым бывшим наследником… Армант весел до прямого буйства, искренен до безумия, и это сейчас, когда и говорить-то путём не научился. Только братец с ним и умеет совладать — без слов, одним прикосновением.
— «По злату чернь, сапфир и изумруд», — шепчет про себя Юлиан строку не написанного никем стиха. И тотчас же соображает, что видит перед собой: копии. Уменьшенные и более яркие копии обречённых обручников. Даже в одном из имен созвучные той паре.
— Судьба, что ли, злодейка себя являет, — бормочет король и тут же отворачивается: как бы не сглазить малышей.
Ритуал был, к облегчению всех четверых, не таким уж помпезным. Минус венцы с бриллиантами, орган кафедрального ромалинского костёла, кардинал-епископ в алтаре; плюс малый королевский чин обряда, старинная челеста с божественно хрупким звуком в качестве музыкального сопровождения и до блеска отмытый старичок-ассизец, освятивший кольца и бережно опустивший их на четыре указательных пальца: два мужских и два девичьих. Барбару и Олавирхо обрядили в платья, похожие на те, в каком их матушка шла на эшафот — простите, в круг чистого песка. Эти наряды словно бы и не шили, а выгнули из плотного гибкого шёлка скондской работы — кремовато-бежевые, самого простого покроя, даже без опояски, но с длинным текучим шлейфом. Под стать были и колечки, явно не из худых жениховских сундуков: бледного золота с карим морянским жемчугом. Сами женихи обручались золотом червонным, с агатовой печаткой-инталье: у Арминеля — растопыренная во все стороны сосновая шишка, у Сентемира — лист платана. Родовые гербы, однако. Камзолы, штаны и туфли им негласно подбирал сам великий модник Барбе — от иных обязанностей езуит учтиво самоустранился. Так что на фоне невест оба смотрелись вполне скромно, хотя совсем неплохо на взгляд знатока. Во время процесса король Юлиан то и дело сверялся с записью — наверное, боялся, что перепутают и в конечном счёте окрутят не тех. Спасибо, что пока начерно.
Наконец, дело было завершено, и их выпустили из небольшого изящного храма на свежий летний воздух окольцованными, точно перелётных птиц.
Причём некоторое время они так и шли через весёлое скопище народа, повинуясь рефлексу, — Олавирхо под руку с Армином, Барбари — с Сентой. Но объёмистую карету, запряжённую парой гнедых вестфольдских тяжеловозов, подвели к самому порталу, и когда понадобилось в неё садиться, Армин высвободил локоть из нежных невестиных тисков и подтолкнул её вперёд:
— Располагайтесь с сестрой как вам удобнее, а мы сядем к вам лицом.
— Интересно, где бы они оказались, если бы ты влезла к кучеру на облучок, а я взяла у него из рук вожжи, — шепнула Олли. — Лицом к конскому хвосту?
— Не дури. Вон какие за нами самими хвосты по мостовой волочатся, — одёрнула сестра. — В карете хоть переодеться можно будет.
— При мужчинах? Это ты сама не дури.
Разговор и шлейфы тем временем переместились внутрь кузова. Дамы, натурально, сели лицом к направлению движения и укутали колени шёлком — иначе между коробок не втиснешься, приданое, блин! Кавалеры с несколько меньшими затруднениями втиснулись задом к конечной цели путешествия и упряжным лошадям.
— А говорят, что в Рутении бывают свадебная поездка и медовый месяц, — вздохнула Олли. — Вот у мамы Галины и здесь, в Верте, такая получилась.
— Вместе с мамой Орри, — подтвердила младшая сестрица. — Они ещё поначалу друг друга дичились и дулись, как мышь на крупу. Оль, а как это мышь дуется? Ей не нравится овсянка или что?
— Щёки, наверное, сразу набивает, — пояснила Барба. — Словно хомячок Хома из рутенской сказки. Или даже два хомяка. Весь мир не больше, чем их нора.
— Нам не с руки вас обеих развлекать, — ответил Армин, не выдержав. — Вы вместе с багажом предназначены для того, чтобы привести в порядок вручённую нам покойным королём крепость.
— Там что — только одна? — недоумённо проговорила Олавирхо. — Говорилось же о двух разных.
Сента открыл было рот, чтобы пояснить, но учёная Барба сказала:
— Это замков два, по числу маркизатов. А крепость и в самом деле одна. Шарменуаз-а-Октомбер.
— Кроме замков, ещё и это? Роскошно… — протянула старшая.
— Не очень. Суп из курицы не всегда имеет в виду целую курицу, — ответила младшая. — Обыкновенно — кости и немного потрошков.
— Вы обе ошибаетесь, — жестковато объяснил Сентемир. — В иной земле есть город Будапешт из двух частей — старая Буда и новый Пешт. Вот примерно так и мы, только замки наши, как и мы, — ровесники.
Через город Ромалин проехали: невесты — вертя головками во все стороны, женихи — безуспешно пытаясь не смотреть ни на что, включая самих своих суженых.
