Через город Ромалин проехали: невесты — вертя головками во все стороны, женихи — безуспешно пытаясь не смотреть ни на что, включая самих своих суженых.
Ромалин — поистине город чудес, и дочери Галины пролистали его сначала с переда на зад, как их матушка, а затем с зада на перёд, повторяя столицу, как хорошо заученный урок.
Площадь Храмов Истины — великанские пирамиды, застывшие фонтаны и гейзеры из камня, с ног до головы покрытые резьбой, библиотеки, хранилища древностей и королевские сокровищницы, храмы всех религий, примирившихся, как им казалось, при одном виде окружающего великолепия — удивляли островных дикарок, но не более монументальных криптомерий и секвой, явно превосходящих островные кедры. Крепостная стена, что окольцовывала весь Ромалин, удивляла их на равных с уютными домиками посреди безвременных и непогодных садов: сказывалась домашняя привычка к избам и шалашам, подсмеивался над ними Юлька. Пахучие трущобы и узкие лабиринты улочек, в которых обитало — вернее, которые держало за собой простонародье, исправно запутывали. И хотя это было их главной целью — на взгляд девушек, приманку для неприятеля можно было держать в куда большей чистоте и порядке. А рукотворные кедры или кипарисы, которые обеим представили под странным именем «небоскрёб», скорее удивили и чуточку обескуражили, чем привели в восторг.
— Больше всего поразительно, как всё держатся на такой пустяковине, как столб из закалённой стали, — резонно заметила учёная Барбара. — Их ведь собирают, как ребёнок — пирамидку.
— И голые какие-то. Нагая красота железобетонной цивилизации в духе Корбюзье и Гауди, — Олавирхо процитировала рутенский учебник по архитектуре, который специально ради них выменяли на что-то золотое или парчовое, и фыркнула.
— Специально ведь перевираешь, чтоб самой было смешнее, — сестра укоризненно нахмурилась. — Никакого Гауди тут не ночевало — разве что исконно вертские башни похожи на Барселону. Да, а что наши спутники всё отмалчиваются?
— Мы в таких учёных материях невежды, — ответил «осенний маркиз» на самых бархатных своих интонациях, — причём поразительные: ни с мэсом Корбюзье, ни с мэсом Гауди Барселоной знакомств не водили и за пределы наших владений выезжали лишь дважды.
«Врёт, — подумали одновременно обе сестры. — Не тот они народ, чтобы допрежь всего по игрищам не таскаться, хотя бы и королевским».
И снова со значением переглянулись.
На подъезде к городским воротам их четверых высадили, чтобы загрузить остальное — тюки и коробки, по внешнему виду никак не похожие на вместилище чего-либо драгоценного, — припрягли к карете дополнительную пару першерончиков, познакомили путников с капитаном небольшого вооружённого отряда, который должен был охранять их в пути, и с небольшим, чистеньким отхожим местом, где было можно переодеться вдали от мужских глаз.
— Барб, а ведь забавно было бы столкнуться с разбойниками, — говорила Олли, с кряхтеньем вылезая из платья и насовывая на себя привычные шаровары и тунику.
— Где я тебе их возьму? — отвечала сестра. — Любое ремесло отмирает, если не приносит осязаемой выгоды.
— Как скучно, — поморщилась Олли. — Меркантилизм напрочь вытеснил романтику.
— Все люди, все человеки, — кивнула Барб. Она уже успела и штаны натянуть, и коралловые бусы нацепить под рубаху. — Прибыль гадательная — один розыск сколько будет стоить, — а убыль пребывает в границах от левой руки до правой… тьфу, до головы. Закон ужесточили, вместо ног сразу то, что наверху, отсекают. Впрочем, под местным наркозом, в отличие от конечностей.
— Как это?
— Наливают ковшик выдержанного вина из подвалов дедушки Акселя. Или кто он нам был по свойству?
— А разве он…
— Разумеется. Давай посчитаем колена с заду наперёд. Приемный папочка Великой Ма Эстре. Условный дед короля-монаха, а, значит, и нашего папы-по-судебному-решению Рауди. Побочный прадед, вот. Довольно хрупкая цепь родственных связей, но даёт при оказии право на двойную порцию вестфольдского эшафотного.
— Ты это к чему? — с подозрением спросила Олли.
— Да показалось, тебе не терпится податься на большую дорогу, караванщиков потрошить.
— Уж лучше потренироваться на собственном муже, — ответила старшая.
— Лучше? В смысле безопаснее или наоборот — веселее?
Ответа она не получила, потому что Олавирхо с показным возмущением фыркнула, кони стали ей вторить на четыре голоса, а в дверь сортира деликатно постучали рукоятью кучерского хлыста.
И экипаж тронулся дальше…
Путь их вначале пролегал как бы навстречу давней материнской авантюре — из столицы по приморским холмистым равнинам, оставляя в стороне Вестфольд. Постоялые дворы и харчевни в этих местах заслуживали куда лучшего названия, чем было им дано, каменные плиты были уложены стык в стык, сменивший их гравий — отлично утрамбован. Но постепенно дорога сужалась, гонцы одвуконь, на резвых скондских меринах, и в седле грозно рычащих сайклов попадались изредка и в конце концов исчезли насовсем Трактиры испарились тоже: путники останавливались в селениях на две-три лачуги, прилепленных к каменистому уступу. Впрочем, лачуги были чистые и без паразитов — здешние клопы мёрзнуть в соломе явно не желали.
После одной из таких ночёвок девицы смеха ради уселись напротив одна другой, колено к колену — посмотреть, как поступят их наречённые. Однако близкого соседства не выторговали: юноши просто повторили ход, а к тому же загромоздили межеумочное пространство вещами — получилась как бы невысокая перегородка. И вовсю пытались не глядеть в сторону противоположного пола.
Гладкое сменилось тряским, влажная весна — сухим, как кремень, летом, а за скалистыми холмами как-то незаметно возвысились горы. Рыдван раскачивало на осях, девушки цеплялись за потолок и стены, юноши тихо ругались сквозь зубы, чайная посуда и ночные вазы то и дело норовили расплескать содержимое.
— Верхом было бы приятнее, — однажды сказала Олли. — Правда, Барб?
— Вы умеете, сэния? — неожиданно для неё вмешался Армин.
— Ну как тебе сказать, — объяснила она. — На этих слонопотамах да в дамском седле — вряд ли у нас что-то путное получится. Но на Чумном Острове, бывало, мулагров подсёдлывали, а это куда как похлеще. Ещё у мамы чистокровный жеребец был, ему нарочно родовитых подруг с континента выписывали. Но дети шли не под седло, а для торговли.
— Хороши были, наверное, жеребчики и кобылки, — заинтересованно спросил Сента. — Я бы не продавал, пожалуй. Ваша семья были зажиточна, разве не так?
