Наверное, нельзя весь этот беспредел списывать только на нагрянувших недовольных жителей деревень, в любом городе своих отморозков и анархистов всегда хватает. А в столице так и подавно.
Сильно досталось памятникам и прочим уличным скульптурным комплексам. Сброшенные с постаментов они валялись подле — расколовшиеся на части, утратившие былое величие и всякую эстетическую привлекательность.
Припоминая историю своего мира, усмехнулся закономерности, присущей и этой странной реальности, — при смене власти памятники, как символы минувшей эпохи, первыми становятся жертвами вандализма — принимают удар на себя.
Впереди, на краю площади, толпилась большая и кипящая группа «непростых» горожан — блаженные в монашеских рясах в окружении своих сторонников и почитателей. В общем-то, они мне и нужны.
Лишь эти богоотступники помогут разобраться с амулетом. Ведь только у них я видел подобные камни-ромбики. Не такие, как у меня, но очень похожие — по крайней мере рукотворные коконы на их амулетах были исполнены точно так же — камни щедро обмотаны узкой ленточкой.
Адепты Тейи заметно увеличились числом, да и зевак возле них крутилось намного больше, чем прежде. Смутное время поспособствовало укреплению авторитета блаженных.
Ведь всегда так происходит.
Когда людям страшно и им неясно, что будет дальше, они тянутся к любой подвернувшейся ярко блистающей силе или утешительно-одухотворяющей вере, которая сумеет их хоть немного успокоить, внушить надежду, пообещать светлое будущее…
Протискиваясь сквозь толпу, я украдкой разглядывал людей в монашеских рясах, но нет — пока ни у одного из них не заметил амулета на груди. Меня это немного раздражало — раньше, кого бы из богоотступников я не встретил — у каждого был амулет. И у тех четверых на этой же площади, и у того, что прибился к нашему обозу на столичном тракте…
Задумавшись, я довольно сильно толкнул стоящего впереди человека невысокого роста, одетого в черную рясу. Он резко обернулся и прошипел ядовито:
— Смотри куда прешь, увалень!
Увидев его лицо, я захлопал от удивления глазами.
Да мне везет несказанно!
Это же Фомка!
Правда, он теперь совсем не был похож на того вихрастого парнишку, которого я знал. Мне, показалось, что он сильно изменился, вырос и возмужал больше, чем этого позволил бы минувший отрезок времени.
— Ох, ты ж! — радостно сбросил он свою «волевую» маску, признав меня. — Ты откудова здесь?
— Да вот, угораздило попасть сюда, — искренне улыбнулся я. — Кстати, тебя и ищу. И Пахома тоже.
— Насчет Пахома ничего не скажу, не видел его давно, — заважничал паренек. — А я вот, глянь, теперь в общине Тейи состою. И там я не последний человек. Меня шибко уважают.
— Ну, молодец! — по-братски похлопал его по плечу.
Что ж, паренек чувствует свою причастность к «великому» делу, вот и задирает нос выше лба. Пусть забавляется. Всё лучше, чем с Устином грабежом промышлять. Хотя, может, и нет. Богоотступники на моих глазах уже превращались в воинствующее монашество, когда на дворец нападали.
Эти тоже ничему хорошему Фомку не научат.
Впрочем, мне-то какое дело?
Это его жизнь. Его шишки и его синяки. Пусть сам выбирает с кем ему быть и где ему интереснее. Набедокурит, споткнется, задумается — научится на своих ошибках. Ума у него точно хватит не влезать во что-то чересчур опасное.
— Мне бы переговорить с кем-то из твоих главных или с тем, кто хорошо разбирается в ваших делах, — попросил я паренька. — И перекантоваться где-нибудь не помешало бы. Я ненадолго. Наверное.
Тут Фомка изменился в лице, вся его напускная важность схлынула в один момент. Он опустил голову и, не глядя мне в глаза, видно было, что он почувствовал себя неловко, медленно проговорил:
— Понимаешь… В общину тебе нельзя. Не пустят. Нужно доказать свою верность. Временем. Я возле них долго околачивался, пока они меня к себе не взяли. Так что с ночлегом — не выйдет. И без разрешения я не могу тебе показать, где мы живем. Сам понимаешь. А про разговор — я договорюсь. Сразу — никак. Но в этом не откажут. Я всё устрою, даже не спрашивая о твоем интересе. Думаю, с ерундой бы ты не пришел. Только давай завтра? Мы завсегда тут бываем. Миссионерствуем. Просто сейчас из старших здесь никого нет.
— Да не переживай, я не пропаду, — улыбнулся я Фомке. — Спасибо тебе. Скажи им, вопрос мой о простеньком амулете, который я видел на… э-э-э… твоих товарищах. Тогда до завтра?
Он утвердительно кивнул, и снова на его физиономии возникла таинственная многозначительность.
Наивно было полагать, что я так же легко разыщу и Пахома. Правда, мне чудилось, будто бы я случайно выбрался на какую-то расчудесную тропинку везения и чего только не пожелаю — все махом исполняется.
Для человека нет убедительнее той сказки, которую он сочиняет для себя сам.
Большинство ориентиров, которые подсказывали дорогу к Жучкиному скверу, вандалы уже разрушили или уничтожили, в некоторых местах не оставив от них и следа.
Ну ладно императора верхом на коне сбросили на землю и расколотили в крошево. Наверное, уже ни одного целого памятника в Селенодоле не осталось.
Но вот чем им не понравилось здание-фонтан?
Умудрились и его разнести в пух и прах. Практически до основания.
Лишь остатки стен напоминают о некогда находившейся там вычурной достопримечательности.
А вот огромный черный со светлыми полосами боярский прапор по-прежнему развевается. Похоже, тот, кому он принадлежит, не торопится покидать столицу. И само собой, с ним его служивые да стрельцы. Сунуться туда никто из разрушителей Селенодола, видимо, пока не решился.
Отчего-то я полагал, что сейчас в Жучкином сквере — не протолкнуться.
Ведь когда наступают темные времена люди, лишившись возможности удовлетворять свои повседневные потребности, как они к тому привыкли, — пускаются во все тяжкие. И, разумеется, многие — выбитые из колеи, удрученные тревожными мыслями о скором конце этого мира, — находят своеобразное утешение в плотских утехах.
Кто же не согласится, что это самое приятное отвлечение от жизненных тягот и невзгод? Нырнул с головой в омут страсти и похоти — и рьяно наслаждаешься, возможно, своими последними деньками.
Но сквер встретил меня абсолютной пустотой.
Ни души. Я быстро оглядел его закоулки, побродил возле кустов, но все мои потуги оказались безрезультатны.
Вечерело и мне ничего не оставалось, как выбрать для ночлега подходящую скамейку. Чтобы и не на виду и в тоже время, чтобы был хоть маломальский обзор окрестностей и возможность быстро спрятаться, если вдруг понадобится.
Расположился на той, что стояла ближе к кустарнику, и прикорнул…
* * *
К моему удовольствию, ночью никто меня так и не побеспокоил. Я открыл глаза с утренним пением птиц.
Даже позавидовал им. Птицам абсолютно без разницы, что происходит в мире людей, лишь бы не разоряли их гнезда и не уничтожали каким-нибудь техногенным способом птичий корм.
Умыться было негде, удалось только пригладить растрепанные лохмы, разглядывая свое отражение в окне ближайшего административного здания.
Сейчас это самый безопасный вариант. Раньше, конечно, могла бы выскочить охрана и приняться настойчиво выяснять: к чему это я так подозрительно вглядываюсь и пытаюсь высмотреть, что там внутри? Теперь же казенные здания в большинстве своем пустовали.
А вот попробуй загляни так нагло в окно частного дома в эти дни пришедшего лихолетья — запросто огребешь от хозяев без всяких объяснений. Не успеешь и рта раскрыть.
Мирное время позади.
Отныне горожанам не до приветливых улыбок. Из всех насущных забот остались лишь главные — самим бы выжить да сберечь свое.
Такие думы нагнали на меня еще больше уныния. Я не спеша двигался в направлении площади, где мне предстоит долгожданная встреча. Надеялся, что сегодня смогу прояснить для себя некоторые вопросы.
