— Петр Иваныч… — запротестовал беркут.
— Я что, неясно выразился? — удивился Колобков. — Вот Светку бы только, прелесть мою драгоценную… слушай, ты ее не поднимешь? Она легенькая!
Угрюмченко попытался. Честно попытался. Он протиснулся в дымоход, как можно аккуратнее обхватил Светлану за плечи, стараясь не слишком сжимать когти, и изо всех сил забил крыльями. Потом снова — еще чаще и сильнее. И в конце концов даже сумел ее приподнять сантиметров на двадцать. Но этим все и ограничилось — в птичьем обличье механик и сам весил всего-то килограммов семь-восемь. Как известно, самая тяжелая добыча, которую может утащить орел-беркут — десять-двенадцать килограмм, и то он при этом очень быстро устает. Да, на Эйкре эту цифру следовало чуть-чуть увеличить в силу меньшей гравитации, но… но восемь процентов погоды не делают.
— Петр Иваныч, а у Василь Василича ведь еще одна пушка осталась! — вспомнил Чертанов.
— Ну и дули с нее толку? — скривился шеф. — Василь Василич у нас что — терминатор юсовский? Думаешь, он сюда явится и в одиночку всех дикарей перестреляет? Они Гену с Валерой в блин раскатали, а они в спецназе служили, в Чечне воевали. Чего уж там Василич сделает, он старый уже… Одна надежда на Матильду — она своей рожей кого хошь распугает! Гы-гы!
— Так мне лететь или как?… Иваныч, может, договоримся как-нибудь с дикарями? Бусы им посулим, или гвоздей подарим? У меня коловорот есть ненужный… Я тебе рассказывал, как мы в Новой Гвинее за коловорот…
— Да.
— Иваныч, ну ты придумай чего-нибудь умного! Я ж если вернусь с пустыми крыльями, мне твоя Зинка все перья повыдерет! А я к ним уже привыкать начал!
— Петрович, ты у волшебников помощи попроси! — взмолился Чертанов. — Может, все-таки что выйдет, а?! Я не хочу УМИРАТЬ!!!
— И никто не хочет, — треснул ему по затылку Колобков. — Но есть такое слово в русском языке — надо! И еще другое слово есть — но какое, я тебе не скажу, а то меня за него уже два раза штрафовали, когда я в Латвию ездил… Не-нор-ма-тив-на-я лек-си-ка за-пре-ще-на! — злобно спародировал латышский выговор он. — А вот у нас в школах учителя говорят — без мата нельзя, без мата нельзя ни в коем случае!
— Это что за учителя? — выпучил глаза Чертанов.
— Физкультурники. Хотя ты у нас вечный освобожденный… Нет в тебе, Серега, мускулов! Вот, пощупай у меня… да пощупай, не стесняйся!
Чертанов неохотно потрогал бицепс шефа, формой и консистенцией больше всего напоминающий сдобную булочку свежей выпечки. Такой же пышный, круглый и мягкий.
— Железо, — крайне ненатурально польстил он.
— Врешь. Знаю, что врешь. Но ври дальше, у тебя красиво получается. А ты, Петрович, захлопни клюв и лети к нашим дедам — может, и правда чего путного присоветуют… Чего-то мне тоже помирать расхотелось…
Угрюмченко кивнул и послушно замахал крыльями, поднимаясь к потолку. Он с трудом протиснулся в не слишком широкое отверстие, издал почти настоящее орлиное «Кри-и-и!!!» и взял курс на запад. Нужно было торопиться.
Прошло несколько часов. Тепорий в воздухе начал поблескивать, появились первые слабые лучики света, стало возможным различать очертания предметов без помощи почти потухшего очага… Наступило эйкрийское утро. Праздник для всего живого — горе для пленников, назначенных стать главным пиршественным блюдом.
Жернов медленно отодвинулся в сторону. За ним обнаружилось пятеро рослых мбумбу, лоснящихся от пота. Особенно выделялся лучший из охотников племени — славный Угуки-Широкие-Плечи. Они радостно улыбнулись землянам и молча наставили на них длинные жердины. Гену и Валеру выволокли на руках — изувеченные телохранители до сих пор валялись без сознания.
Увидев то, что для них приготовили, Света сглотнула и невольно зажмурила глаза. Чертанов корчил рожи, безуспешно стараясь сохранять достоинство — ему ужасно хотелось заорать. И только Колобков не слишком огорчился — даже потянул носом воздух, вдыхая вкусные ароматы.
Вопреки его утверждению, котлов оказалось не пять, а только четыре — большой и три маленьких. Большой предназначался для Гены с Валерой, и кормить ими собирались взрослых воинов и охотников. Свету определили на обед женщинам, а Чертанова — детям и старикам. И те, и другие для племени бесполезны, так что нечего их баловать — обойдутся.
Ну а Колобкова, как самого пухлого и аппетитного, облюбовал сам вождь. Конечно, он поделится с женами, старейшинами и личной дружиной, но самое вкусное все-таки скушает единолично. За исключением мозга — мозги всех пятерых принадлежат шаману. А уж что он с ними будет делать — его личное дело. Захочет — сварит из них волшебное зелье, захочет — высушит и будет беседовать с духами, которым они принадлежали.
Хотя Пратгуста свои всегда просто ел — могут ведь у старичка быть слабости? Он очень любил мозги в горшочек…
На озере сейчас царило настоящее столпотворение — четыре пятых поселка плавали и ныряли. Перед вкушением священной трапезы в День Превращения полагается пройти великое Очищение — водой, огнем и благословением шамана. Большая часть мбумбу сейчас проходили первую стадию, но некоторые уже приступили ко второй — рядом с кипящими котлами развели огромный костер (именно его Колобков принял за пятую «конфорку»), и сейчас через него весело прыгали молодые мбумбу. К каждому перепрыгнувшему подходил шаман, касался лба кончиками пальцев, выдыхал в лицо клуб дыма (с косяком он не расставался ни на секунду), а потом еще и давал вслед благословляющий пинок.
Петр Иванович замахал знакомому лицу — повариха, так нежно ощупывавшая его вчера, кивнула в ответ. Она руководила еще двадцатью женщинами с длинными кремневыми ножами и заостренными раковинами. Для мужчины приготовление пищи — табу. Зато рубка мяса — дело как раз мужское, так что мужчины уже натачивали медные топоры. Таких топоров во всем поселке имелось только три — изделия мастера Скутурки.
— Вот скажи мне, Серега, было ли у тебя еще когда-нибудь такое хреновое утро?… — задумчиво вопросил подчиненного Колобков.
— Не… не…
— Ну и ладно, зато выспались хорошо. Ночи тут длинные — спи, сколько влезет…
— Меня нельзя убивать, я же шаман!!! — неожиданно взвизгнул Чертанов, выпучив глаза и делая дурацкие пассы. — Рамамба хара мумбуру, рамамба хара мумбуру!.. Мумбуру! Мумбуру!
Туземцы охнули и испуганно подались назад, ожидая, что их сейчас, как минимум, поразит молнией. Но секунды шли, ничего не происходило, и они расслабились. На лице Пратгусты зазмеилась ядовитая улыбочка.
Сергей не знал главного принципа любых шаманов — от изи-ниянга древних зулусов до мадэвинини индейцев винебага. Околдовываемый объект должен знать, что именно с ним произойдет. И тогда значительную часть работы проделает его собственное подсознание. Вера — очень сильная вещь. Если авторитетный шаман скажет дикарю: «Сегодня ты упадешь и ударишься головой», он действительно упадет и ударится — потому что искренне верит, что именно так все и произойдет. Ведь шаман сказал! Ну а если жертва даже не подозревает о том, что ее околдовывают… то тут придется надеяться только на собственные колдовские умения. А они у Чертанова, само собой, отсутствовали.
