В отличие от Сотниса, Мроста, брата Оливера Гентье Сигера, и ещё многих отличных парней, принявших такую судьбу для того, чтобы спасти людей, которых они даже ни разу не видели.
Справа от меня послышался шум передвигаемого по палубе пушечного лафета. Это толкают одну из трех ретирадных пушек, установленных на мостике, ближе к трапу, чтобы хоть как-то ограничить проход.
Они толкают лафет на коленях, опасаясь попасть под огонь стрелков с палубы. Одному уже не повезло, пуля все же его настигла, заставив бросить пушку и схватиться за живот. Но дело они свое сделали, пушка у схода на палубу станет для атакующих хоть и небольшим, но неудобством.
– Командир – это снова Прошка и снова с пистолетами, теперь уже с парой.
Спасибо Проухв, мой правый локоть распух, и, что самое обидное не из-за ранения.
Я ударился им о балясину трапа, ещё в самом начале нашего штурма мостика.
Поначалу боль почти не чувствовалось, а сейчас локоть дергает острой болью при каждом ударе сердца и действовать правой рукой всё труднее, а левой из меня фехтовальщик ещё тот.
С палубы раздался пронзительный свист боцманской дудки, это сигнал к новой атаке.
Табрисцы тоже отлично видят свое положение, и приближающегося 'Четвертого Сына'. Какое всё же странное название, надо будет обязательно спросить о нём, если получится.
Снова яростный рёв защитников корабля и неожиданно ответом ему стал пушечный выстрел. Это один из людей Иджина, который до этого лежал, ухватившись за живот, даже не делая попыток уползти вглубь мостика, нашел в себе силы, чтобы приподняться и вставить фитиль в запальное отверстие орудия.
Как славно получилось, и как вовремя это произошло, нападающие даже замялись на миг, не ожидая случившегося.
Этот штурм был ещё яростнее в отчаянной попытке экипажа покончить, с нами, наконец.
И вот тогда, когда всех нас прижали к кормовому борту, и мы теряли людей один за другим, послышался ещё один рёв, рёв десантирующейся на борт табрисца абордажной команды 'Четвёртого Сына'.
Мы сидели, уместившись на пушечном лафете, передавая друг другу бутылку с вином. Мы, это я, фер Груенуа и дир Пьетроссо.
Вино было удивительно гадостным на вкус, в чем мы единодушно сошлись, но что у нас вызывало только глупые улыбки. Изредка один из нас издавал нервный смешок, тут же подавляемый, мы остались живы.
Восемнадцать. Осталось только восемнадцать из тех семидесяти двух человек, что высадились на палубу табриского корабля. И два человека из них не выживут точно.
Наверное, улыбаться было не самое подходящее время, но так приятно было вдыхать полной грудью воздух, из которого ещё не выветрился запах пороховой гари, и понимать, что следующей атаки уже не будет.
'Четвёртый Сын' успел отойти от борта табрисца, оставив на нем полсотни человек, и устремился на помощь 'Морскому Воителю'. Бой ещё не закончился, против двух кораблей Табриско оставалось два корабля Скардара, да ещё один, наполовину затопленный, тот, что остался без грот-мачты.
Но никто из нас не сомневался в победе, и поэтому мы улыбались.
– Скажите, господин дир Пьетроссо, почему этот корабль имеет довольно странное название? – спросил я у Иджина, махнув рукой в сторону ушедшего 'Четвертого Сына', зачем-то улыбнувшись в пустоту.
Болел локоть правой руки, болел так, что я не мог поднести горлышко бутылки с вином ко рту, поручив это ответственное дело левой.
Болели ребра под смятой кирасой, от которой я ещё не успел избавиться.
Жгла рана на ноге, оставшаяся после скользнувшей по ней пули.
Волосы слиплись от крови, а в голове до сих пор шумело от удара саблей, и мне очень повезло, что он оказался плашмя.
Но я сидел и улыбался глупой улыбкой, задавал глупые вопросы и вдыхал такой замечательный морской воздух, сладкий, как поцелуй любимой.
– Четвёртый сын, господин де Койн… – начал Иджин, перед этим приложившись к горлышку бутылки, после чего передав её Фреду. – Есть у нас такая притча.
Было у одного человека четыре сына. Когда они выросли, один из них стал великим учёным, и имя его стало известно по всему Скардару. Второй – влиятельным политиком, и к его мнению прислушивался сам правитель. Третий занялся торговлей, нажив огромное состояние. А четвертый, самый младший, стал воином, просто воином. И вот однажды они встретились, встретились, чтобы почтить памятью своего умершего отца. Встретились за столом, уставленным всеми возможными яствами и винами, и разговаривали. Вспоминали детство, отца, словом всё, о чем и говорят в таких случаях родные братья.
Они долго разговаривали в ту ночь, и каждый рассказывал о своих успехах, планах на дальнейшую жизнь.
Только четвёртый брат всё время молчал. И что ему было рассказывать?
О бесконечных дорогах, которыми ему пришлось пройти? О сбитых при этом до крови ногах? О службе в дальних гарнизонах, постоянной муштре, мечтах о паре глотков чистой холодной воды, когда до ближайшего источника далеко, а жара вокруг такая, что плавятся камни? И он сидел и молчал, слушая своих братьев.
Ночью на этот дом напали разбойники, много разбойников. И четвёртый сын встал против них один, давая возможность спастись своим братьям. Наверное, он был хорошим воином, потому что сумел убить их всех, хотя и сам получил смертельную рану.
Братья плакали, стоя на коленях вокруг постели умирающего младшего брата. А он умирал со счастливой улыбкой на лице, потому что смог сделать то, к чему всё это время готовился – умереть ради того, чтобы жили другие. То, чего не смогли сделать его братья. Да и не должны они были этого делать, потому что это был его долг, долг воина, а остальные делают выбор по совести.
Помолчав, Иджин добавил, принимая от меня протянутую ему бутылку вина:
– Вот такая есть у нас притча о четвертом сыне.
Сражение было выиграно. После того, как 'Четвертый Сын' приблизился к 'Морскому Воителю', а затем и захваченный нами корабль с самым решительным видом направился к месту сражения, табрисцы дрогнули, спасаясь бегством. Их никто не преследовал, на гафеле 'Воителя' взвился трёхфлажный сигнал, приказывая кораблям следовать за ним. Сам он последовал к скардарскому кораблю, оставшемуся без мачты, чьё название было 'Скардарский лев', и чей корпус набрал столько воды, что его осадка вызывала сильнейшие опасения относительно его дальнейшей судьбы.
Совместными усилиями экипажей с этим справились, корабль остался на плаву.
Затем мы перевезли на берег пленённых табрисцев, отпуская их на волю. Где-то там, в глубине острова, носившего название Тьиньеру, прятался экипаж затонувшего табриского корабля. Никаких попыток найти их не предпринималось, к чему? Опасности они не представляют, а рабства в Скардаре нет.
