— Да не о бароне речь, а о его семье, — пояснил первый. — А что с ними? — спросил третий, басовитый голос.
— Жену и двух младших дочек выбросили на улицу, там они и померли с голоду.
Лисил перестал терзать вилкой баранину.
— Да что ты?! — изумился второй. — И никто им не помог?
— Они же были отверженные, — сказал первый. — Кровь предателя, и все такое, да и выгоды помогать им, как я понимаю, не было. Даже родня их не приютила — небось все тряслись со страху да гадали, кто будет следующим. Только старшая дочка и осталась жива. Слыхал я, что Дармут будто бы отдал ее в наложницы кому-то из своих верных нобилей.
— Ужасно жаль, — сказал третий. — Я как-то видал это семейство — в прошлом году, на празднике зимы.
Леди Прога была еще весьма недурна собой, а старшая дочка пошла в нее. Хеди ее, кажется, звали. И зачем было выбрасывать на улицу детей и женщин? Это же Прога был изменником, а не они.
— Придержи язык! — зашипел на него второй. — Сиди вон и радуйся, что ты не в кровном родстве с изменником. Что до меня, я жду не дождусь весны. Смогу хотя бы прихватить свои пожитки и пускай на время, но увести караван из этого города.
Лисил встал, не сразу осознав, что уронил вилку. Он не оглянулся на собеседников, чтобы увидать их лица, и ни слова не сказал отцу, а просто протолкался к выходу и, хлопнув дверью, вышел из трактира.
Он стремительно шагал по вечерним улицам. К тому времени когда впереди показалась улица Милости, он почти бежал. Проскользнув черным ходом в дом, он остановился у кухонного кона и вперил взгляд в возвышавшийся над озером замок.
— Лиишил? — окликнул за спиной тихий голос. — Что случилось?
Лисил резко обернулся. На пороге кухни стояла мать, и рядом с ней Малец.
Одна только Нейна называла его так. Его обычное, повседневное имя было куда проще и вызывало меньше нежелательного внимания. В речи Нейны явственно звучал эльфийский выговор, и оттого ее речь была и мелодична, и в то же время гортанна. Лисил часто гадал, была ли то личная особенность его матери, или так же говорили все ее соплеменники.
А сейчас он гадал, отчего мать так рано вернулась из замка.
На ней было золотисто-коричневое платье в тон смуглой коже, с узором из виноградных лоз и листьев, который прихотливо обвивал ее тонкую высокую фигуру. На плечи она набросила темно-зеленый плащ с отделкой из горностая; капюшон плаща был откинут.
Малец, глядя на Лисила, насторожил уши и тихонько заскулил.
Мать нечасто позволяла себе проявлять чувства, но сейчас, когда она шагнула к Лисилу, в ее раскосых глазах появилась тревога.
— Что случилось? — повторила она. — Где твой отец?
Лисил опять не ответил, но испуг, мелькнувший на лице матери, исчез бесследно.
Янтарные глаза Нейны заглянули в его глаза. Тонкие губы сжались, и по лицу пробежала мимолетная грусть. Затем мать моргнула, и грусти как не бывало. Нейна снова стала собой — хладнокровной, уравновешенной, бесстрастной.
— Ты что-то узнал, верно? — спросила она.
Она протянула к Лисилу изящную, словно выточенную, руку. Тонкие пальцы, казавшиеся чрезмерно хрупкими, скользнули по виску Лисила, и теплая ладонь прильнула к его щеке. Мать как будто знала, что сейчас терзает и мучит его.
— Никогда не пытайся узнать, что случилось с теми, на чью участь повлияли твои действия. Мы служим — и выживаем. Ты, я и твой отец живем ради друг друга. Думай только о нас — и о себе, конечно, — и делай то, что прикажут. Обо всем остальном забудь, иначе погубишь себя.
Она отвела ладонью с его лба спутанные светлые волосы, и Лисил кивнул, тем самым показывая, что все понимает и принимает. Это был первый в его жизни случай, когда он солгал матери.
Последующие дни миновали без происшествий. Лисил глазел из окна на улицу или же бродил по городу, низко натянув на лицо капюшон. Мальца он с собой не брал, хотя пес неистово рычал и лаял всякий раз, когда его запирали в доме. Лисил высматривал всадников в добротных доспехах или богато одетых — но в любом случае со свитой. Шел день за днем, и он стал подумывать о том, что мать права. В один из таких дней, на закате он возвращался домой мимо кордегардии у замкового моста.
По мосту со стороны Замка ехал на гнедом боевом коне рослый рыжеволосый человек с бледным, едва тронутым веснушками лицом. За ним скакали солдаты в кожаных доспехах и желтых сюрко. Лисил быстро перешел дорогу и, оставив кордегардию за спиной, направился к дому, но тут же услышал за спиной стук копыт — всадники поворачивали на улицу Милости. Он нырнул в первый же двор, хотя это был и не его дом. Он не любил, когда следуют за ним по пятам, и решил подождать, пока всадники проедут мимо.
Ни рыжеволосый нобиль, ни его люди не обратили на Лисила ни малейшего внимания. Между ними на чалом коне ехала невысокая хрупкая женщина. Она вся была укутана в подбитый мехом плащ, который укрывал даже руки, а поводья ее коня держал нобиль. Чалый и его всадница были в полной его власти. Всякий, кто увидел бы эту сцену, счел бы девушку дочерью рыжеволосого. Всякий, но не тот, кто видел портрет барона Проги и его семьи.
Пустые, невидящие глаза Хеди Прога были обведены темными кругами, свидетельствующими о многих бессонных ночах. Ее губы, пересохшие, потрескавшиеся, были безвольно приоткрыты. У солдат, скакавших рядом с ней, на морозе вырывались изо рта тугие клубы пара, но дыхание Хеди сочилось из приоткрытых губ тонкой, едва заметной струйкой. Казалось, что с этой струйкой из нее вытекает жизнь.
Нобиль проехал мимо, увлекая за собой свою рабыню.
Лисил смотрел вслед Хеди Прога. В груди у него похолодело.
Рабыня. Все они здесь — рабы. Покорные рабы, которые делают то, что необходимо, дабы прожить на свете еще один день.
Всадники свернули за угол и исчезли из виду.
Лисил не помнил, как добрался домой, — очнулся он, лишь когда уже стоял в кухне. Ни мать, ни даже отец не вышли к нему. Слышен был только шорох когтей по полу — Малец мчался в кухню узнать, кто пришел.
Услышав этот звук, Лисил лихорадочно огляделся. Он сейчас никого не хотел видеть, даже Мальца. Подняв люк погреба; он поспешно проскользнул в темноту и со всей силы захлопнул за собой крышку. Когда не горел фонарь, в погребе царила кромешная тьма, непроницаемая даже для его наполовину эльфийского зрения. Лисил ощупью пробрался к дальней стене погреба, подальше от люка, и, скорчась, затаился в углу.
Малец скреб когтями крышку люка и скулил. Эти приглушенные звуки разносились по всему погребу. Лисил сорвал с себя плащ, зажал руками уши и так сидел в темноте, дрожа от холода, ожидая, когда онемеет все его тело, а вслед за ним и разум.
