Алёна Харитонова - Охота на ведьму

Люция исподлобья смотрела на своего спутника. Он сидел, закрыв глаза, бледный и ко всему безучастный. Девушка осторожно прикоснулась к его запястью — живчик под её пальцами трепетал едва заметно, почти неслышно. Ах, если бы она могла хоть чем-то помочь своему волшебнику, хоть как-то поставить на ноги! Имелось, конечно, у ведьм несколько зелий, которые вполне могли справиться с этой задачей, но чтобы приготовить их требовалось время, а путникам нужно было уносить ноги… Потому-то колдунка оставила Тороя отдыхать на лавке, а сама поспешила в конюшню. Пока маг ещё не совсем сморился, следовало поторапливаться, иначе уснёт — не добудишься.

Конюшни, как и следовало ожидать, находились на заднем дворе. Люция не без труда открыла дверь в стойло — снега намело так много, что пришлось, ругаясь сквозь зубы, долго утаптывать сугроб. У ведьмы набились полные башмаки снега, а полы одежды совершенно оледенели — случайно задевая ногой загрубевший от мороза подол, девушка слышала, как хрустит смёрзшаяся ткань. Что уж говорить о незащищённых руках — кожа на пальцах была готова вот-вот лопнуть от нестерпимой стужи.

Ах, как же ей хотелось выпить чашку горячего травяного отвара, лечь в тёплую постель и забыться уютным ласковым, словно материнские объятия, сном! Но пришлось шмыгнуть красным носом, постучать ногой об ногу, чтобы стряхнуть с башмаков налипший снег, и войти в полумрак конюшни.

В лицо ведьме ударил знакомый каждой деревенской девчонке запах конского пота, навоза и опилок. В стойле безмятежно дрыхли три лошадки — из их красивых едва заметно трепетавших ноздрей вырывались облачка сизого пара. Собственно, только по этим облачкам и можно было понять, что несчастные создания, с заиндевевшими от инея гривами, всё-таки живы. Девушка решительно открыла самое первое стойло и, погладила спящего пегого конька по красивой умной морде. Животное фыркнуло, но так и не разлепило сомкнутые колдовским сном веки.

Тогда колдунка наклонилась к уху жеребца и зашептала единственное, памятное ей с детства заклинание, которое можно было применить к лошади. Вообще-то незатейливый заговор (или, как его называли колдуньи — «словоречие») существовал для того, чтобы придать сил загнанному коню, заставить его пробежать чуть больше, чем это возможно, но… Вдруг повезёт? Люция прижалась губами к конскому уху, вдохнула исходящее от лошади тепло — такое родное, успокаивающее — и нараспев заговорила:

Девчонка замерла. Она не верила, что заклинание хоть как-то подействует на коня, всё ж таки чародейство, сковавшее Мирар, было слишком сильным, навряд ли его мог развеять старый, известный каждой ведьме заговор. Но… внезапно конь дёрнул ухом и прянул в сторону, испугавшись неведомо чего. А самое главное — пегий жеребец открыл глаза, оказавшиеся на удивление выразительными и умными.

Люция ловко ухватила пегого за гриву и погладила, чтобы успокоить. Конь нервно погарцевал, но вскоре угомонился. Девушка же не стала терять время и направилась к следующему стойлу. Там крепко спала гнедая мохноногая кобылица. Ведьма снова принялась шептать над ухом у животного слова старинного заклятья. И снова лошадь испуганно прянула, а потом успокоилась и задрожала всем телом. Животные чувствовали колдовство, чувствовали, что оно витает повсюду, исходит из каждой доски конюшни, из каждого студёного дуновения ветра. Чувствовали и нервничали, как могут нервничать перед магией только бессловесные уязвимые твари.

Ведьма поцокала языком, потрепала лошадей по мордам и обругала себя за то, что не догадалась взять на конюшню даже половинки лепёшки. Было бы, чем угостить коняшек, угостить, успокоить и подольститься. Ладно, она ещё всенепременно одарит лошадей угощением.

Некоторое время Люция провозилась, седлая и взнуздывая лошадок, поправляя попоны, затягивая подпругу. Колдунья боялась, как бы кони снова не погрузились в колдовской сон, но те, похоже, делать этого не собирались. Они с удовольствием обнюхивались, нетерпеливо топтались на месте и, кажется, были рады пуститься в путь и согреться.

Девушка ворвалась в «Сытую кошку» спустя четверть часа, дрожа от холода. Внутри оказалось ненамного теплее. Впрочем, ветер не дул, и то ладно. Ведьма подышала на застывшие ладони и посмотрела на волшебника. Он был бледен, едва ли не сер, под глазами залегли фиолетовые тени. Колдунья испуганно принялась тормошить мага, поскуливая от отчаяния. Однако тот очнулся на удивление быстро. Открыл подёрнутые мукой глаза и спросил хрипло:

— Ну, как?

— Получилось, — отряхивая с себя снег, ответила Люция, — разбудила. А ты сможешь ехать верхом?

Она с сомнением посмотрела на спутника. Он с трудом разлепил губы и ответил едва слышно, но всё-таки уверенно:

— Смогу. Ты бы носки поменяла. Промокла, небось, в своих башмачках…

Девушка с удивлением посмотрела на едва дышащего мужчину. Странно… Вот ведь странно… Она никак не предполагала в Торое такой трепетной заботы. Колдунья ещё некоторое время провозилась, меняя носки, потом наскоро перекусила (волшебник на её предложение поесть только вяло отмахнулся) и, наконец, бодро поднялась на ноги.

Когда две настойчивых руки подхватили мага под мышки, он разлепил веки и потащился туда, куда его настоятельно увлекали. Торой был кроток, словно ягнёнок, и исполнен всяческого смирения. Кажется, совершенно того не осознавая, он привычным движением сгрёб со скамьи спящего Илана, вышел с ним на улицу и, пошатываясь, побрёл туда, куда его, словно покорного вола, направляла ведьма.

Люция смотрела, как волшебник, шатаясь, будто пьяный, несёт ребёнка и упрямо молчит. Она видела, что он пытается придти в себя и упрямо борется со слабостью. Видела ведьма и то, что в этой борьбе Торой явно проигрывает. Девушка осторожно подвела чародея к лошадям, которые, засыпанные снегом, дожидались путников во дворе. Волшебник остановился возле пегого жеребца и замер. Люция осторожно тронула его за плечо, мол, забирайся в седло… Тут маг повернулся к ней и, глядя перед собой невидящими глазами, сказал помертвелым, лишённым интонаций голосом: