Но никто из нас не сомневался в победе, и поэтому мы улыбались.
— Скажите, господин дир Пьетроссо, почему этот корабль имеет довольно странное название? — спросил я у Иджина, махнув рукой в сторону ушедшего 'Четвертого Сына', зачем-то улыбнувшись в пустоту.
Болел локоть правой руки, болел так, что я не мог поднести горлышко бутылки с вином ко рту, поручив это ответственное дело левой.
Болели ребра под смятой кирасой, от которой я ещё не успел избавиться.
Жгла рана на ноге, оставшаяся после скользнувшей по ней пули.
Волосы слиплись от крови, а в голове до сих пор шумело от удара саблей, и мне очень повезло, что он оказался плашмя.
Но я сидел и улыбался глупой улыбкой, задавал глупые вопросы и вдыхал такой замечательный морской воздух, сладкий, как поцелуй любимой.
— Четвёртый сын, господин де Койн… — начал Иджин, перед этим приложившись к горлышку бутылки, после чего передав её Фреду. — Есть у нас такая притча.
Было у одного человека четыре сына. Когда они выросли, один из них стал великим учёным, и имя его стало известно по всему Скардару. Второй — влиятельным политиком, и к его мнению прислушивался сам правитель. Третий занялся торговлей, нажив огромное состояние. А четвертый, самый младший, стал воином, просто воином. И вот однажды они встретились, встретились, чтобы почтить памятью своего умершего отца. Встретились за столом, уставленным всеми возможными яствами и винами, и разговаривали. Вспоминали детство, отца, словом всё, о чем и говорят в таких случаях родные братья.
Они долго разговаривали в ту ночь, и каждый рассказывал о своих успехах, планах на дальнейшую жизнь.
Только четвёртый брат всё время молчал. И что ему было рассказывать?
О бесконечных дорогах, которыми ему пришлось пройти? О сбитых при этом до крови ногах? О службе в дальних гарнизонах, постоянной муштре, мечтах о паре глотков чистой холодной воды, когда до ближайшего источника далеко, а жара вокруг такая, что плавятся камни? И он сидел и молчал, слушая своих братьев.
Ночью на этот дом напали разбойники, много разбойников. И четвёртый сын встал против них один, давая возможность спастись своим братьям. Наверное, он был хорошим воином, потому что сумел убить их всех, хотя и сам получил смертельную рану.
Братья плакали, стоя на коленях вокруг постели умирающего младшего брата. А он умирал со счастливой улыбкой на лице, потому что смог сделать то, к чему всё это время готовился — умереть ради того, чтобы жили другие. То, чего не смогли сделать его братья. Да и не должны они были этого делать, потому что это был его долг, долг воина, а остальные делают выбор по совести.
Помолчав, Иджин добавил, принимая от меня протянутую ему бутылку вина:
— Вот такая есть у нас притча о четвертом сыне.
Сражение было выиграно. После того, как 'Четвертый Сын' приблизился к 'Морскому Воителю', а затем и захваченный нами корабль с самым решительным видом направился к месту сражения, табрисцы дрогнули, спасаясь бегством. Их никто не преследовал, на гафеле 'Воителя' взвился трёхфлажный сигнал, приказывая кораблям следовать за ним. Сам он последовал к скардарскому кораблю, оставшемуся без мачты, чьё название было 'Скардарский лев', и чей корпус набрал столько воды, что его осадка вызывала сильнейшие опасения относительно его дальнейшей судьбы.
Совместными усилиями экипажей с этим справились, корабль остался на плаву.
Затем мы перевезли на берег пленённых табрисцев, отпуская их на волю. Где-то там, в глубине острова, носившего название Тьиньеру, прятался экипаж затонувшего табриского корабля. Никаких попыток найти их не предпринималось, к чему? Опасности они не представляют, а рабства в Скардаре нет.
Вернее, оно есть, но принявшее более цивилизованные рамки. Должники, те, что не могли выплатить долг, по решению суда, передавались на определённый срок своим кредиторам, а, поскольку они при этом лишились всех гражданских прав, то положение их становилось немногим лучше, чем у обыкновенных рабов. Обо всем этом мне поведал дир Пьетроссо, когда нам пришлось двое суток пережидать начавшийся шторм под прикрытием берега.
Ещё до того, как шторм начался, мы похоронили бойцов, павших при абордаже. Похоронили на берегу.
Редкая возможность для моряков, погибших в морском бою. Берег оказался на редкость каменистым, и выдолбить братскую могилу было трудным занятием. Мы даже пожалели, что не подумали об этом, когда отпускали табрисцев.
Очень жалко было погибших парней. Хотя прошло не так уж много времени с той поры, как я их узнал, но слишком уж много событий связывало нас. И больно было смотреть на Оливера Гентье, недавно нашедшего и уже успевшего потерять родного брата.
Затем начался шторм. И, хотя близкий берег прикрывал нас от не на шутку разбушевавшегося моря, волнение было сильным, пару раз даже срывало с якорей. Мы ждали, что с 'Морского Воителя', ставшего флагманом, последует приказ сняться с якорей, чтобы уйти в открытое море, где легче будет бороться с непогодой, но его так и не последовало. Затем ветер переменился, волна стала много меньше и с 'Морского Воителя' наконец-то отошла шлюпка, где пассажирами были сти Молеуен, Мириам, девчонка, что звали Гиссой, и, как выяснилось позже, три человека из свиты Диамуна.
Ещё до начала шторма, готовясь к дальнейшему походу, 'Морской Воитель', 'Четвёртый сын' и 'Скардарский Лев' отправили к нам на борт часть своих экипажей, потому что было принято решение привести его в Скардар. Понятно, что прибывшие матросы не являлись лучшими на своих кораблях, их отбирали по принципу: на боже, что нам негоже.
Нет, эти люди не были отбросами, среди почти сотни, прибывших на борт, таких, на мой взгляд, не больше десятка, но в первую очередь всегда стараются избавиться от людей неудобных, неугодных и так далее. Словом таких, что, даже отведав шомполов, остаются при своем мнении, лишь стараясь его лишний раз не озвучивать.
Что же касается телесных наказаний, обычная практика во всех флотах этого мира, да и в прежнем, моем, разве было по-другому?
Командование захваченным кораблем Табриско, который по приходу должен был войти в состав Скардарского флота, было возложено на Фреда фер Груенуа, видимо по той же причине. И я ничуть этому не опечалился, с чего бы.
Фред — опытный мореплаватель, а в компании со сти Молеуеном, так вообще выдающийся, так я ему и заявил, но адмиральскую каюту занял сам.
Дир Пьетроссо остался на борту 'Интбугера', так именовался наш корабль, мотивируя это тем, что экипаж сборный, дисциплина никуда не годная, и при нужде он поможет её поднять.
