Но пес начал действовать без команды. Помахивая хвостом, приблизился он к хозяину и гордо положил к его ногам оторванную женскую грудь.
Большую. Накладную. Набитую тряпками.
* * *
Из нор, из-под коряг и корней в лес выползла ночь. Заклубилась, сгустилась, выманила из дневных убежищ орду хищных тварей…
Во всяком случае, такой видел ее человек, который устало выбрел на опушку и вздохнул так облегченно, словно ему довелось живым спуститься с эшафота.
Человек был смел. Но он не был лесным жителем.
Река пугала его меньше, чем лес. Здесь, на берегу, он и остановится. Выберет обрывистый склон, чтоб звери не пришли сюда на водопой. Спустится ближе к воде, разложит костерок — маленький, незаметный…
Здесь обрыв нависает над водой слишком круто, почти козырьком. Надо идти дальше. Но сначала — хоть несколько глотков воды! Этого требует пересохшее, саднящее горло, требует неровно бьющееся сердце. До воды можно добраться по корням, торчащим из земли. Вот только снять меч да положить наземь дорожный мешок…
Ловко, словно моряк по трапу, ночной путник спустился к воде. Держась левой рукой за тонкий корень, протянул правую к стылой черной глади. Досадливо охнул: не достать!
В зыбком лунном сиянии поверхность реки казалась неподвижной, словно из смолы. И не скажешь, что это катится на север могучий поток, способный разрушитьгород — если бы какой-нибудь могучий маг сумел изменить русло Тагизарны.
В этом черном зеркале человек увидел свое неясное отражение. А над головой — что-то темное, большое, с изломанными очертаниями. Должно быть, ветви прибрежных кустов. А выглядит, как корона. Не знамение ли? Забавно!
Усмехнувшись, человек поднял голову и бросил взгляд вверх, чтобы развеять наваждение.
Прямо над ним, закрывая луну, нависла чешуйчатая башка неведомого чудовища.
От неожиданности человек дернулся, нога соскользнула с корня — и он с криком сорвался в ледяную черную реку. От холода сразу свело мускулы. Тут бы и смерть бедолаге — но следом за ним с обрыва метнулись два гибких темных тела. Два ящера, для которых вода была привычнее и роднее суши.
* * *
— Хороший парик. Сейчас хуже делают. — Раушарни взвесил на ладони две толстые светлые косы. — Сразу видно старую работу.
— Старая и есть, — последовал ответ. — Парику почти полвека.
Сообщив это, парнишка лет восемнадцати-девятнадцати уселся на скамью и с вызывающим видом закинул ногу за ногу. Поскольку на нем все еще было женское платье, зрелище было весьма нелепым. Особенно потому, что на месте оторванного псом накладного бюста была большая прореха.
— В этих косах, — небрежно сказал юнец, — еще мой отец играл Эсталину-страдалицу. И коварную наррабанку Гархайту.
— Наррабанку? — усомнился Раушарни. — В светлых косах?
— Какие были, в таких и играл. Труппа-то бродячая…
— Ты нам, щенок, зубы не заговаривай! — угрюмо вмешался Кринаш. — Лучше вот про это расскажи! — Он подбросил и ловко поймал большую золотую серьгу в виде рыбки.
— А чего рассказывать? — огрызнулся юнец. — Сам небось все помнишь!
— Ясно-понятно, помню! У меня из-за этой штуковины весь постоялый двор перетрясли! — Кринаш обернулся к Лейчару и Раушарни. — Это весной было. Забрели ко мне слепой сказитель с поводырем. А следом нагрянули стражники: мол, эти бродяги у госпожи серьгу стибрили.
— Не стибрили, — хмуро поправил парень. — Она сама ее посеяла.
— Она посеяла, а вы урожай собрали, да?.. «Черно-синие» у меня тут все перевернули, ничего не нашли, но бродяг все равно с собой забрали.
— Потрепали да выпустили, — хмыкнул парень. — Доказательств-то не было!
— А ты это доказательство, выходит, успел спрятать?
— Угу. Под порожек бани. — Парень понимал, что глупо разыгрывать оскорбленную добродетель.
— Ясно-понятно. А теперь ты явился забрать свою захоронку, да мой Хват не дал.
— Хват? — Парнишка оживился. — Ты псину в честь нашего атамана прозвал? Славно!
— Еще чего! — хохотнул Кринаш. — Это ваш атаман прозвался в честь моей псины… А ты, стало быть, из ватаги?
Парнишка понял, что сболтнул лишнее, и вновь помрачнел.
— Ну, я в ватаге недолго пробыл. Прибился к ним как раз перед тем, как Хват исчез… Да ладно, что про это болтать!
— А почему бы не поболтать? — властно вмешался Раушарни. — Мне, например, интересно, как мог актер докатиться до грязной разбойничьей шайки!
Последние слова старого артиста гневным рокотом раскатились по трапезной. Кринаш с тревогой оглянулся на окна — не разбудил ли этот львиный рык постояльцев?
Парень оскорбленно вскинулся:
— Да уж не для забавы! Ты сегодня декламировал: «Жизнь — это в Бездну плавное скольженье…» Не такое уж плавное! Я себе к девятнадцати годам всю задницу ободрал!
— Вот и расскажи! — мирно предложил Лейчар.
Пленник хотел огрызнуться. Но стальная цепочка с волчьей фигуркой сейчас висела поверх одежды Лейчара, на виду. Хамить Сыну Клана не рискнул даже этот изловленный за руку разбойник. Он согнан с круглой физиономии дерзкую ухмылку и сообщил, что зовут его Нилек Зоркий Стебель из Семейства Мидхоут. Родители были бродячими актерами, с детства он кочевал с труппой по Грайану и Силурану. Подрос немного — сам вышел на подмостки. Хорошая была жизнь! Нилек, как волшебник, превращался в самых разных людей: то в слугу наррабанского вельможи, то в королевского гонца, то в юного пленника пиратов, а то и вовсе в принцессу, на жизнь которой покушаются подлые заговорщики…
Все закончилось неожиданно и страшно: отец подцепил лихорадку в окрестностях одного паршивого городка и слег. А Хранитель этого самого паршивого городка приказал не впускать труппу в город. Даже у ворот представление дать запретил. Убирайтесь, мол, бродяги. Все вы — ворье, а ваши бабы — шлюхи…
Труппе пришлось уезжать. Мать Нилека осталась на постоялом дворе — ухаживать за мужем. А сыну велела отправляться с остальными.
Нилек тайком выпрыгнул из фургона, вернулся с дороги. И через три дня стоял у погребального костра, на котором лежали рядом, как в супружеской постели, два родных человека: мать заразилась от отца лихорадкой.
Мальчик слышал, как лекарь сказал хозяину постоялого двора: мол, у женщины болезнь развивалась стремительно, как вспышка. Словно жена спешила догнать мужа у края Бездны…
Ну, хозяина постоялого двора такими речами растрогать было нельзя. Он выставил подростку отцовский счет — за еду, лекарства, проживание. И пригрозил, что за долг мальчишку продадут в рабство.
Откуда Нилеку было знать, что в рабство продают только за крупные долги, а не за паршивый трактирный счет? Испугался, попытался добыть денег воровством. И попался…
