Вскоре после этого Свейн, Ракама и Джак направились в расположенную у самого Эльфийского квартала пивоварню и за вполне приемлемую цену сторговали полную бочку только что сваренного портера. Бочку тут же закатили на телегу, и четверка серых лошадей под проливным дождем повезла ее в Драконий дом.
Не прошло и часа, как драконы Стодевятого марнерийского уже вгрызались в подаренный никому не ведомой Зерновой Ассоциацией пирог. Бочка была откупорена: темное забористое пиво разливали в четырехгаллонные ведра и разносили драконам. Пирог нашли восхитительным все, кроме Пурпурно-Зеленого, который тем не менее лопал все подряд. Портер виверны предпочитали всем прочим сортам, так что ведра пустели одно за другим. Вскоре драконы запели: крыша Драконьего дома содрогалась от их зычного рева.
Голоса драконов были слышны во всем Верхнем городе. Они эхом отдавались от Сторожевой башни, разносясь по площади и Башенной улице.
Портеуса Глэйвса, и без того нервно мерившего шагами камеру, эти голоса просто бесили. Проклятые чудовища, когда они наконец заткнутся?! Глэйвс терпеть не мог этих тварей, которые, по его мнению, только объедали легионы. Сидят себе вокруг Драконьего дома, хлещут эль да орут со всей дурацкой силы. Ну ничего, он им еще покажет.
Глэйвс, осужденный и брошенный в темницу за мятеж в Урдхе, нетерпеливо ждал условленного сигнала. Правительство зашло слишком далеко! На сей раз Аубинас непременно восстанет, и он, Глэйвс, посчитается со всеми этими чванливыми марнерийскими аристократами, возомнившими, будто торговец зерном им в подметки не годится. В половине здешних домов Портеуса Глэйвса и на порог бы не пустили, а ведь его семья ничуть не хуже. Но нет, они смотрели на него сверху вниз и совсем извели этим ужасным процессом. Конечно, нельзя сказать, чтобы за ним вовсе не было ни какой вины, но имели место и смягчающие обстоятельства. Вся кампания в Урдхе представляла собой самоубийственную авантюру. Город должен был пасть с минуты на минуту. Упорствовать – означало обречь себя на верную гибель, что понимали решительно все разумные люди. Только эти про клятые марнерийские упрямцы цеплялись за свое легионное Уложение. Какая чушь! В такой ситуации каждый имел право позаботиться о собственном спасении. Но конечно же, эти крючкотворы в суде никогда с этим не согласятся. О нет, они будут всячески демонстрировать приверженность закостенелым догмам. А ведь все это – одна показуха!
«Да, да, – твердил себе Глэйвс, – все эти законы, суды, порядки – не более чем показуха. Фасад, укрывшись за которым, правящая элита Марнери выделывает все, что ей заблагорассудится. Именно так, и никак иначе. Но эти проклятые марнерийцы не только лицемеры, но и глупцы. Как они посмели препятствовать стремлению Аубинаса обрести свободу?! Черт, сколько в это денег вбухано!»
За окном послышалось приглушенное звяканье. Сигнал! Портеус лихорадочно метнулся к узенькому оконцу и просунул наружу руку с носовым платком.
Позвякивание донеслось снова, и он отдернул руку.
Теперь его бросило в пот.
Через несколько минут в тюремном коридоре появился вооруженный отряд. Незадолго до этого одного из часовых у камеры Глэйвса под каким-то предлогом отозвали. Оставшийся попытался исполнить свой долг – и был убит на месте. Дверь в камеру распахнулась.
Покинув темницу, беглец и его спасители повернули к городской стене, к задним воротам тюремной башни. Их пропустили – караульный офицер участвовал в заговоре. За стеной дожидались резвые кони, так что всего через несколько минут мятежники уже мчались во весь опор по дороге на Лукул и Аубинас. Портеус Глэйвс, разумеется, радовался, что вырвался наконец из проклятого белого города, но перспектива скакать всю ночь верхом, да еще и под дождем, повергала его в уныние. Он никак не мог взять в толк, почему эти люди не позаботились об экипаже.
Впрочем, это не имело никакого значения. Главное, они мчались туда, где жители цветущего Аубинаса уже брали в руки оружие. Знамя свободы было поднято в цитаделях крупнейших городов, гонцы с зажженными факелами разносили повсюду призыв к восстанию.
Поутру это станет свершившимся фактом. Аубинас объявит об отделении от Марнери. Виднейшие граждане Аубинаса возьмут власть в свои руки. Что же до марнерийских чиновников, то их под конвоем сопроводят в Лукул, откуда они вольны будут своим ходом добираться до разлюбезного им белого города на Длинном Заливе.
Аубинас обретет свободу!
аконец и на марнерийский Драконий дом опустилась мирная ночь. Вдоволь напевшись песен, виверны разошлись по своим стойлам и мирно уснули. Привычная многозвучная симфония храпа разносилась по всему дому. Тон, как всегда, задавал Пурпурно-Зеленый, медношкурые вторили ему слегка дрожащим басом. Альсебра порой издавала низкие альтовые пассажи с фиоритурами. Драконопасы привыкли к этому с детства, да и командир Кузо тоже начал привыкать. Во всяком случае, затыкать на ночь уши он перестал еще в Кросс Трейз.
Но вскоре могучий храп занимавшего двойное стойло дикого дракона зазвучал странно и сбивчиво. Пурпурно-Зеленый стонал, ворочался, перекатывался и хрипел.
Мануэль проснулся почти сразу. Он зажег лампу и с безопасного расстояния – стоя у входа – пригляделся к дракону. Ворочаясь, Пурпурно-Зеленый заполнял собою чуть ли не все стойло. Что-то определенно было не так. Осторожно приблизившись, юноша подсунул руку под одно из сложенных крыльев и тут же понял: у дракона жар. Пурпурно-Зеленый шевельнулся, и Мануэль решил, что думать лучше снаружи, а не в стойле. Через несколько минут в темном коридоре появилась еще одна зажженная лампа. Подошел Ракама.
– Мануэль! – воскликнул коренастый крепыш. – Пурпурно-Зеленый тоже захворал?
– Да. А Гриф?
Следом за Ракамой пришли Ховт, Джак а там и все остальные, включая Релкина. Базил проснулся, оттого что почувствовал жжение в желудке.
– Совершенно ясно, что все дело в рыбном пироге, – сказал Релкин. – Драконы отравились. Значит, надо вызвать у них рвоту.
– Верно, – согласился Свейн, – это единственный способ.
– Вопрос в том, как это сделать. Старый Макумбер говаривал, что у вивернов частенько бывает несварение желудка, например, когда они объедаются лапшой. Он учил, что, если дракон мается животом, самое милое дело – промыть его тонной чистой воды. «Прокачать полностью», – так он говорил.
– Давайте так и сделаем, – сказал Свейн.
