Где-то глубоко в душе вспыхнул страх — что если Эрик прав, что его Верез, каким-то невероятным образом, отстал, потерял меня или… или просто ушел. Ведь в мире магии всё возможно. Но принц всё-таки ошибся.
Мгновенье, и моим телом завладел другой — сильный, опытный, уверенный. Тот, кто полжизни провёл в седле, тот, кто знает и умеет обращаться с фырчащими, длинноногими созданиями. Ещё одно мгновенье — повод переброшен, рука на луке седла, нога в стремени. Второй рукой задрала юбку — до неприличия высоко, но иначе на лошадь не забраться. Взлёт и гривастая издаёт неодобрительное ржание, а юбка задирается ещё выше — мужская посадка плохо совместима с оборками и рюшами.
— Ну-ну, — «подбодрил» наследник. Это стало последней каплей.
Его слова — как удар вымоченной в кислоте плетью. Боль адская, раздирающая. Из последних сил сдерживаю рыдания, но слёзы спрятать уже не могу.
Удар пятками — знаю, так нельзя, тем более с лошадью, которая ещё не привыкла к ездоку, но думать поздно — нужно действовать. Гривастая вскинулась и рванула вперёд. Воздух вдруг стал упругим, ударил в лицо, едва не сшиб. Мы прошли в паре миллиметров от Крила. Два всадника, что ждали впереди — шарахнулись, освобождая дорогу. Грохот копыт смешался со свистом ветра, пелена слёз превратила мир в чёрное пятно, а боль, прожигавшая грудь, вырвалась наружу. Всё. Я пропала.
Единственное, на что хватило сил — стиснуть зубы. Но лошадь всё равно испугалась этого воя, попыталась шарахнуться в сторону. Тот, кто завладел моим телом, удержал гривастую и одарил новым ударом по бокам. Меня подбросило, едва не вышвырнуло из седла, пальцы до онемения сжали ремень повода.
— Настя! — крикнул кто-то.
Кто? Что? Почему? Нет… не знаю.
Я пропала. Исчезла. Сгинула.
Сознание накрыла боль — чистая и неукротимая, как Первородный Хаос. Боль затмила всё, утопила. Её руки — как подводное теченье, безжалостно тащат на дно, туда, где бьют ледяные источники, туда, где шансов на спасение уже нет. Щелчок и треск — что-то рвётся. Я не знаю что это, и знать не хочу — я просто хочу вздохнуть, и у меня даже получается, но воздуха не хватает. Я тону. Я задыхаюсь. Я умираю.
— Настя!
Голос. Невероятно далёкий, и очень-очень тихий. За ним вспышка — тьма взрывается и я вдруг начинаю видеть…
Мама. Отец. Натка. Три человека, дороже которых нет и быть не может. Они смотрят с осуждением, мама так и вовсе головой качает. Молчат, но я знаю в чём дело — я слишком хорошо помню. Я предала свою семью, я пошла против их воли. Я больше не заслуживаю их любви, я навсегда чужая.
Рогор. Высокий, плечистый, с чёрными, как самая грешная ночь, глазами. Нет, его не предавала, но… он тоже не любит. И никогда не полюбит. Я с самого начала была никем, пустышкой. Да, он хотел проявить великодушие, дать шанс на счастье. Ведь это счастье, быть с тем, кого любишь! С тем, кто позволяет любить себя. А я? Я сбежала, подставила под удар. Я тварь неблагодарная. Тварь и шлюха.
Косарь. Огромный, как медведь. Добрый, улыбчивый. Сколько боли я причинила этому парню? А ведь он столько для меня сделал. Он шел за мной и в огонь, и в воду. И ничего не требовал взамен. Я должна была полюбить… ну или хотя бы притвориться. Что, сложно претвориться? Нет, это пустяк. Зато я могла дать ему счастье, дать возможность быть рядом с любимой, но… струсила. Косарь никогда меня не простит, и будет прав.
Ахмед… Он добр. Он невероятно добр. Просто он не знает, кто я. Не догадывается, что я и толики его забот не стою. Я конченый человек и этого уже не исправить. И когда Ахмед узнает, он откажется от меня. Откажется так же, как родители и Рогор. И будет прав.
Эрик? Эрик… Да, теперь понимаю, он — моя расплата. Как я смею злиться, как смею сопротивляться, ведь я заслужила! Я заслужила такого тюремщика, я…
Я поняла, что падаю. Вокруг всё та же тьма, боль по-прежнему разрывает грудь, из горла рвётся вой, но я… падаю. Тьма становится непроглядной. Толчок, удар, новый приступ боли и вдруг… волна схлынула. Отступила, оставив за собой чистый, светлый песок. И что-то изменилось. Словно пелена спала, или оковы, или могила, в которую загнала себя, вдруг разверзлась, обнажая бескрайнее, звёздное небо.
Боже, что я творю?
Мысль была такой ясной и такой… неожиданной.
— Настя!
Настя, Настя… Настя. Что ты натворила, Настя? И, главное, зачем?
Неужели ты действительно думаешь, что недостойна любви? Неужели и вправду считаешь себя конченым человеком? Человеком без права на счастье? Зачем ты загнала себя в это болото? Почему?
Привыкла верить людям? Привыкла надеяться, что справедливость всегда побеждает? Привыкла думать, что близкие непогрешимы, а во всех несчастьях виновата только ты? Тогда скажи… если бы ты оказалась на месте Натки, стала бы требовать отдать наследство? Нет, и в голову бы не пришло. А оказавшись на месте Рогора, что бы сделала?
Так в чём ты виновата?
— Настя…
Мне почему-то стало тепло. Очень тепло и спокойно. Я снова начала чувствовать, а слёзы хоть и жгли глаза — дарили облегчение.
После истории в Ремвиде я обещала себе быть сильной. Клялась, что изменюсь. Но я не справилась. Просто не знала, как глубоко впилась в сердце заноза предательства. Или дело в том, что спрятаться от проблемы гораздо проще, чем решить её?
— Настя, Настенька…
Я не справилась. А Эрик… он долил до краёв чашу моих страхов и бед, и неудивительно, что она перевернулась. Выплеснулась.
— Настенька… Колдунья моя…
Я ощутила прикосновение губ к щеке, но глаз не открыла.
Да, в прошлый раз я не смогла сдержать обещание. Но на этот раз всё получится. Всё получится. Я знаю.
В карете царила полутьма, но она не мешала Эрику разглядывать девушку, замершую на противоположном диванчике. Каштановые волосы, забранные в высокую причёску, хрупкая фигурка, и глаза… такие удивительные, зеленовато-карие. Как ни странно, но даже ярость, которую сдерживал из последних сил, не мешала любоваться этими удивительными глазами.
Он молчал, хотя безумно хотелось кричать. Хотелось схватить за плечи, встряхнуть и потребовать… нет, не потребовать — приказать! Выбить из неё правду! Почему не противилась, когда Эрик возвращал в Фаргос? Почему позволяла держать себя за руку — там, во дворце? Почему позволяла целовать свои руки на свадьбе Клиссы и Азимута? Почему заигрывала в карете, после приёма в ратуше? И кто… кто, Бес пожри, тот маг, чьё покровительство приняла?
Ещё хотелось спросить — как осмелилась на выходку с дверью? Неужели не сознавала, насколько сложна обстановка в Западном Оплоте? Неужели не понимала, что почувствует он, обнаружив, что метка не просматривается? Да он же едва с ума не сошел! Решил — ещё одно покушение, но уже на неё!
