Мне не хватало духу признать, что искренность Мэла оказалась фальшивой, потому что я боялась окончательно разочароваться в нём.
Перед тем как зайти в институт, я оглянулась на институтские ворота. За оградой безлюдно, стало быть, Мелёшин разрешил проблему с изувеченной машиной.
На лабораторной сдаточной работе у Ромашевичевского предстояло приготовить снадобье трезвого ума и чистой памяти — такую же блевотину, которой Аффа поила меня после тяжелого коньячного похмелья.
Пока другие студенты неспешно подтягивались после большого перерыва, я удачно проскользнула одной из последних, попав в тридцатку счастливчиков, допущенных к занятию. Получив у лаборанта стандартный экипировочный набор, облачилась и завалилась в помещение, оборудованное защитными кабинами. Небольшие застекленные кубы, обшитые пластиком на метр от пола, широко использовалась при приготовлении снадобий, потому что легко драились после неудачных экспериментов. Проще отмывать узкое изолированное пространство, нежели, стоя на стремянке, соскребать прилипшие кляксы с высокого потолка и светильников, рискуя переломать конечности или шею.
Поскольку кабин всего пятнадцать, а студентов в полной лабораторной боеготовности — в два раза больше, предписывалось варить снадобье в парах и честно поделиться результатами труда с напарником.
У входа преподаватель терроризировал Эльзу, имевшую недовольный вид, но молчаливо сносящую издевательские намеки Ромашки на бездарность и минимализм знаний.
— Штице, ваши умственные способности странным образом скачут из крайности в крайность, — язвил Ромашевичевский, — и эта незакономерность пугает. Прихожу к выводу, что не стоит допускать вас к практической реализации задачи.
Опасаясь переключить внимание преподавателя на себя, я пробралась мимо осторожной бледной тенью, выискивая на ходу незанятые кабины, и заметила в угловом кубе Мэла, склонившегося над столом, невидимым за пластиком.
За последние сутки я узнала о Мелёшине столько нового, что впору убегать, зажав нос. Поскольку бегство из лаборатории в халате и бахилах выглядело бы, по меньшей мере, сумасбродно, оставалось пройти мимо, сделав вид, что страдаю тяжелой формой амнезии, и занять соседнюю пустующую кабину.
Решение принялось мгновенно. Мне было жизненно необходимо услышать ответы на вопросы, а не довольствоваться скудными пересказами из чужих уст. Для этого я собралась потрясти Мэла за грудки хотя бы потому, что хотела высыпаться ночью, а не отлеживать бока, ворочаясь без сна. Надоело разглядывать по утрам в зеркале синюшные круги под глазами.
Направившись к кабине, рывком распахнула дверь и влетела. Пусть попробует выгнать, даже если не рад видеть.
Мелёшин посмотрел на меня и склонился над дощечкой, нарезая сиреневые листочки клопогона — ни слова, ни полслова на появление напарника. Его молчание тут же воспламенило мою агрессивность.
— Что скажете, коллега? — взяла я в руки пакетик с названием: «Клетемнера обыкн. Корневища молотые», нервно размяла слежавшееся содержимое и хорошенько встряхнула.
Мэл пожал плечами, мелко кроша ботву, окислившуюся до бордового цвета.
— Не слышу оправданий, — напирала я с отчаянной решимостью. — Жду безрезультатно до сих пор.
— Они помогут? — Мелёшин ссыпал листвяное месиво на чашку аптекарских весов. Отмерив нужное количество, переложил в лабораторный сотейник. Включил спиртовку и, поставив сотейник на огонь, засек время на наручных часах, лежащих на столе.
Ловко у него получается, — отметила я машинально. У него всегда ловко получается.
— Ты уже вынесла обвинение, вижу по глазам, — сказал Мэл и дооформил облик ученого, надев повязку и очки.
— Разве? — Высыпав в кювету размятые корневища, я вывалила туда же цветки гробантуса и принялась растирать пестиком. Мелёшин посмотрел, но ничего не сказал.
— Из-за тебя закрыли клуб?
— Не ожидал, что задашь этот вопрос первым, — Мэл отвлекся от наблюдения за спиртовкой. — Хотя следовало ожидать.
— Зачем соврал отцу, что тебя жестоко избили?
— Я не врал.
— Теперь клуб закрыли, и хозяева несут убытки, потому что кто-то слегка приукрасил действительность, — выпалила я, яростно перетирая смесь.
— И не приукрашивал, — добавил спокойно Мелёшин. Чересчур спокойно.
— Тебя быстро вычислили. Видел, что написано на машине?
— Видел. Думаешь, прыгаю от счастья? — воскликнул он, и в голосе промелькнула бессильная злость.
— Тогда почему?
— Потому что отцу нужен повод. Гр*баный политический мотив.
Рука с пестиком замерла. Для меня слово «политика» соотносилось с циничными и хитроумными ходами родителя по завоеванию и поддержанию популярности.
— Наверное, вы не поняли друг друга, — просветила я Мелёшина, с фанатизмом вдавливая ядовитый цветочный сок в серый порошок. — Папочке можно рассказывать по-разному. Например, ябедничать с крокодильими слезками.
— Не со слезками, — процедил Мэл. Жаль, две трети его лица скрывала повязка, поэтому приходилось прислушиваться к голосу и приглядываться к глазам, оберегаемым очками. — Я дал обещание и сказал правду: драку устроил, потому что приревновал девушку к невисорату.
Я сперва растерялась, но потом одумалась и вывалила растертую массу в сотейник. Меня теперь не пронять запоздалыми сногсшибательными признаниями.
— Тут же две унции! — воскликнул Мелёшин. — А нужно ноль целых пятьдесят три сотых.
— Ну и что? — сказала я с вызовом. — Не нравится, вылавливай излишки.
Не ответив, Мэл уменьшил огонь в спиртовке и принялся помешивать смесь, давшую сок.
— Стало быть, из-за ревности все наши беды, — заключила я, вылив в миску жидкий концентрат из семян штоции, и начала взбивать венчиком. — И в Дегонского всадил заклинание тоже на почве ревности?
— Всегда удивляла скорость, с которой расползаются слухи, несмотря на принятые предосторожности, — хмыкнул Мелёшин и добавил, досадуя на себя: — Опять промахнулся. Следующим тебя разволновал бедолага Дегонский. А я надеялся, что спросишь о вчерашнем.
— Главное блюдо оставляю на десерт, — огрызнулась я, усиленно работая венчиком.
— Я не всаживал, — выключил спиртовку Мэл. — Он сам не удержал его.
— Ага, детка игралась и случайно уронила. А Изка не причем, да?
— Она в прошлом, — сказал Мелёшин, наблюдая за дергаными движениями венчика. — Дай, взобью.
— Нет! — отодвинула я миску. — Весьма подозрительное прошлое, если из-за него потребовалось устраивать димикату.
