Барбаросса фыркнул.
— Еще бы! Я всего лишь король, а он — коннетабль, что поведет их в красивый победный бой, где честь, слава, рыцарские подвиги, добыча, зависть менее удачливых соседей…
Я смиренно помалкивал, улыбался, как робкий зайчик, сильные мира сего шутят, но чувствуется и некоторая обида, даже зависть, этот молодой да ранний слишком уж удачлив… Ага, знали бы, как над этой кажущейся удачливостью приходится попотеть, чтобы потом выйти на сцену и с улыбочкой попорхать в балетном танце.
Рыцари в самом деле частенько пускали коней рядом с моим Зайчиком и пытались выведать, что за таинственность, что планируем делать, чтобы вернуть Армландию под контроль Его Величества Барбароссы.
Я загадочно улыбался и говорил уклончиво, что уже все делается, а они присутствуют при этом важнейшем историческом моменте.
Наконец последний зеленый пологий холм встал на пути, кони пошли резво, а когда взлетели на вершину, мы натянули поводья.
Залитый солнцем небольшой изящный замок, весь словно из золотого песка, стройные башенки, не по-северному широкие окна, никаких решеток, над воротами укреплены крупные гербы королей Барбароссы и Фальстронга.
Барбаросса польщенно пробормотал:
— Найтингейл хорош, умеет делать приятное…
— Но свой герб бы надо тоже, — великодушно напомнил сэр Уильям. — Все-таки встреча трех королей…
— Скромничает, — ответил Барбаросса. — Нам с Фальстронгом делает приятное. Он всегда был деликатником.
Ага, трех, подумал я уязвленно. Ну кто принимает в расчет эту мошку, что жужжит надоедливо над ухом то у одного, то у другого, то у третьего?
— Так, — сказал Барбаросса твердо, — пора. Мои регалии. Быстро!
Переоделся не только он, почти все рыцари вытащили из седельных мешков лучшие одежды. Барбаросса облачился в сверкающие золотом доспехи, огромного рыжего жеребца накрыли с головой в тонкую попону золотого цвета, только морда, глаза и уши остались торчать в прорези, а длинная бахрома попоны теперь касается травы.
На моих глазах он снял шлем и передал оруженосцу, а сэр Уильям бережно вручил ему золотую королевскую корону с крупными рубинами.
— Прекрасно, — сказал он с чувством. — Государь, вы прямо лев рыкающий!
Барбаросса посмотрел на него с подозрением.
— А ты где льва видел?
— В церкви, — ответил сэр Уильям. — Там слева от входа на стене Христос, он на льве в Иерусалим въезжает…
— А-а-а, — сказал Барбаросса, — хорошо. Ну, поехали?
Найтингейл вопреки традициям поставил летний замок не на холме или утесе, а посреди долины. Правда, вокруг ровное голое пространство, нельзя подобраться, скрываясь в кустах либо за деревьями, но все равно выглядит как непростительная беспечность в наше неспокойное время.
Один из самых зорких рыцарей вскрикнул ликующе:
— Едут! Смотрите!
Далеко на вершине холма, что на той стороне широкой долины, показались крохотные всадники. Я не успел рассмотреть цвета и баннеры, но Уильям сказал довольно:
— Это король Фальстронг!..
Барбаросса усомнился:
— Почему так решил?
— Он меня однажды из седла выбил, — сказал Уильям с непонятным выражением, — я таких не забываю…
— Едем, — сказал Барбаросса. — Неплохо окажется, если встретимся у ворот замка. Что-то в этом будет…
Он запнулся, подбирая слово, я подсказал:
— Знаковое. Символичное.
— Да, — подтвердил Барбаросса, — именно… А вы откуда такие слова знаете?
Я сказал благочестиво:
— Из Святого Писания, конечно. Так все знаковое и символичное. И дураки те, кто понимают напрямую… Все, Ваше Величество, я спешу!
И, прежде чем он успел открыть рот, я толкнул коленями Зайчика, земля взлетела у него из-под копыт, прогремел короткий грохот, и разноцветная трава с полевыми цветами слилась под конским брюхом в сплошную полуразмытую зелень.
Я остановился у ворот, стражи посмотрели на меня со страхом, а на Адского Пса — вообще с ужасом, однако решетка заскрипела, приглашающе поднялась.
Мы проскочили под аркой, на той стороне небольшого двора вход в донжон, Найтингейл ждет у входа, очень скромный, значит, как и подобает хозяину, однако сияет от короны на седых волосах до золотых шпор на рыцарских сапогах.
За его спиной только скромно одетый мужчина с типичным лицом первого секретаря, молчаливый священник со смиренно сложенными руками на животе, да в сторонке паж держит под уздцы могучего спокойного коня под расшитой в клеточку яркой попоной.
Я соскочил на землю, поклонился.
— Сэр Ричард, — произнес Найтингейл.
— Ваше Величество…
— Сэр Ричард, — произнес он, — где наши гости?
— Едут, — сказал я, — вы не поверите, насколько они… пунктуальны. Хотите взглянуть?
— С удовольствием.
— Прошу вас…
Мы пересекли двор и поднялись на стену, а оттуда увидели, как справа показались всадники, в одежде которых преобладают багрянцевые тона с золотом, а слева такие же щегольски одетые, но в пурпурных одеждах с золотым шитьем. Даже кони у тех и других покрыты золотистого цвета попонами, закрывающими и головы, за исключением глаз.
Они подъехали к воротам с двух сторон одновременно, наступила неловкая пауза, король Барбаросса и Фальстронг, оба свирепые и неуступчивые львы, повернулись друг к другу и мерили один другого взглядами.
Я видел, с каким напряженным вниманием всматриваются, вслушиваются, стараясь предугадать, кто что замыслил.
Наконец Барбаросса прогудел мощным голосом:
— Мой дорогой брат!
Фальстронг ответил в той же манере и почти так же гулко:
— Мой дорогой брат…
Роджер Найтингейл, учтиво поклонившись сверху одновременно обоим, сказал торопливо:
— Ваши Величества, мои дорогие братья, вы можете въехать в мой замок, не покидая седел.
Барбаросса кивнул, но смотрел неотрывно на Фальстронга.
— Это как возжелает мой дорогой брат.
Фальстронг ответил строго контролируемым голосом:
— Как изволит мой брат, король Барбаросса, так и поступим.
Барбаросса начал медленно поворачивать коня головой к распахнутым воротам.
— Тогда я последую за вами, мой дорогой брат.
— Нет-нет, — воскликнул Фальстронг, — это я за вами!
Я улыбался, хотя внутри все передергивается от этой фальши, братьями зовут друг друга, но это все-таки лучше, чем если бы их войска соприкоснулись на поле боя.
Они пустили коней бок о бок и поехали стремя в стремя. Мне показалось, Фальстронг чуть приподнимается в седле, чтобы не быть ниже короля-соперника. Все мы, мужчины, друг другу — соперники и при встрече автоматически измеряем взглядом любого, с кем общаемся, и нам не нравится, если собеседник выше ростом или шире в плечах.
