После возвращения Анны-Лизы Павлу захотелось извиниться и признать, что хотя бы одна нога у Елены Васильевны — та.
Джордж почувствовал себя обманщиком: все эти люди радуются и не знают, что источник их радости снова уедет — может быть, даже сегодня. А он знает, но будет молчать, чтобы не испортить им праздник. И чтобы тень разлуки раньше времени не легла между ними на стол.
— Без тебя всё тикает, как часы, — заметил Анна-Лиза. — Можешь не спешить сюда каждым утром, как рабочий наёмник.
— Не могу, — покачал головой Джордж. — Стоит один раз проспать, другой раз залениться — и ты уже неделю спишь до середины дня. Потом до вечера не знаешь, чем заняться, ночью обнаруживаешь себя в каком-то клубе, все танцуют, мигает свет, и случайные знакомые, пытаясь перекричать музыку, зовут тебя поехать вместе в следующий клуб. Как в восемнадцать лет, только в восемнадцать всё это было важно — посетить за ночь все правильные клубы, это была жизнь. А теперь — имитация. Жизнь — здесь. Но это я понял не сразу. Всё налажено, уйди я — оно будет работать само и приносить мне прибыть. И возникает желание уйти. Так было, когда ты уехала. Я сидел дома две недели, и всё отлично вращалось без меня.
— И твоя голова тоже вращалась. С тобой.
— Ещё как! На исходе второй недели я выпил с утра последнюю рюмку — и поставил точку в алкомарафоне. Приготовил горячий завтрак и съел всё без остатка. Побрился, принял ванну, даже пятки пемзой потёр — и после обеда уже стоял на своём месте. И ощущение собственной значимости вернулось ко мне. Но двух дней, проведённых вне этих стен, достаточно для того, чтобы почувствовать себя снова ненужным. Когда я понял это — то понял, почему ты уехала. Для того чтобы чувствовать жизнь, тебе необходимо постоянно перемещаться с места на место… Не надо, не объясняй, я помню, что это тайна. У тебя есть своя жизнь, у меня есть своя жизнь. Но ты — часть моей жизни, и я — часть твоей. Когда накладываются друг на друга две окружности разного цвета, там, где они пересеклись, появляется третий цвет. Красный круг не становится желтым, желтый не становится красным. Только в области их соприкосновения возникает что-то совсем новое — оранжевый цвет.
— А почему бы красный круг не нашел себе красного?
— Так не бывает. Каждый цвет — уникальный, индивидуальный. Столько оттенков! Понимаешь, люди на самом деле разные. Такие разные, такие непохожие друг на друга, что иногда в этом калейдоскопе находятся две детали, идеально, но по чистой случайности друг с другом совпадающие. Это незапланированная природой редкость, но она возможна. Доказательство — перед нами.
Аня очнулась от своих грёз. Где-то у неё за спиной гудел скучный голос. «Красный круг, желтый круг. Художникам в такое время положено спать! И видеть цветные сны!» — с досадой подумала она и оглянулась.
Он сидел совсем близко. Спустился с Олимпа, перестал быть богом и оказался даже не героем — просто человеком. О чём он говорит? Какой калейдоскоп, какие детали? Неужели на самом деле он такой скучный? А где же благородный гангстер?
— Вы позволите присесть? — послышался рядом хриплый голос.
Аня повернулась на голос. Перед ней стоял знакомый охранник, сменивший джинсы и рубашку на костюм героя Джона Траволты в фильме «Криминальное чтиво».
— Ой, — отвечала Аня, — А… Ну да.
— Не, если не позволите… — Рокабилли-ковбой не закончил фразу, и Аня вдруг поняла, что не хочет, чтобы он уходил. Она закивала, и убрала сумочку со стула. Он уселся. Вот сейчас он скажет: «А что это за книга у вас?» А она ответит: «Да так, про жизнь, вообще».
— А что это за книга у вас? — спросил охранник.
— Да так, про жизнь вообще.
— А как вас зовут? Меня — Костыль. В смысле — Константин.
— А меня — Аня.
Молчание.
За соседним столиком — тоже молчание. Но там уже давно понимают друг друга без слов. А здесь пока ещё только подбирают слова, чтобы хоть как-то понять друг друга.
«Сейчас он скажет: «Давайте сходим куда-нибудь и хорошо проведём время!» А я отвечу: «Да, мой ковбой!» — и мы поедем на яхту!» — подумала Аня.
— Во-первых, я предлагаю перейти на «ты», — нарушил молчание Костыль. — Нет возражений? Отлично. Во-вторых, чем сидеть тут, предлагаю прошвырнуться. Лично у меня — выходной! А если шеф меня засечет, то пристроит к делу. Вон он сидит со своей тёлочкой и вешает ей лапшу на уши.
— А я учебу прогуливаю, — призналась Аня совсем не по сценарию.
Дождь лил, лил и лил, но Костыль принёс из подсобки огромный тяжелый зонтик-тент с надписью «Coca-cola». И, укрывшись под этим зонтом, они ушли в дождь. И гуляли по набережной, сворачивали в переулки, заходили в кафе, говорили, говорили, говорили — так, словно тоже были двумя деталями калейдоскопа, неожиданно, по чистой случайности, совпавшими друг с другом.
Маша не любила, когда звонок телефона отвлекал её от работы: потом так трудно собраться и войти в нужный ритм. Особенно, если звонила мать.
«И ведь знаешь за собой эту особенность, так могла бы выключать телефон!» — всякий раз корила себя Маша. Иногда выключала. В такие дни её никто не разыскивал. Но стоило только расслабиться, забыть про маленького жужжащего монстра — и он тут как тут. Напоминал о себе, требовал внимания, как голодный тамагочи.
На этот раз Машу отвлёк звонок Константина Петровича. Она даже не узнала его сначала: подумала, что кто-то из коллег завладел его телефоном и решил подшутить, уж больно звонкий и задорный голос раздался из трубки. «Не узнала тебя. Богатым будешь!» — «Буду, буду! — радостно подтвердил Цианид. — Все мы будем богатыми, знаменитыми и проживём долгую и счастливую жизнь. Записывай адрес».
Маша привыкла подчиняться: матери, учителям, просто старшим. Да вообще всякому, кто имел достаточно начальственный голос. Поэтому она послушно отложила работу, собралась и поехала в центр.
Она вышла из метро около Гостиного Двора. Шел тот же дождь, что и в Купчино, но здесь он казался более осмысленным. «Капли дождя прекрасно сочетаются с памятниками архитектуры, а глубокими лужами можно изящно декорировать трещины в асфальте», — машинально подумала Маша. Она уже неделю вычитывала книги по интерьерному дизайну и даже мыслить начала интерьерными клише.
У неё лучше получалось работать дома, в тишине, чем в весёлой суете Тринадцатой редакции. В самом начале она пыталась прижиться в кабинете Лёвы, но тот непрерывно говорил по телефону, да так говорил, что хотелось поскорее дать ему валерьянки. После Лёвы её приютил Виталик, но он постоянно требовал реакции на любые свои действия. «Смотри, как я здорово шрифт поменял! Ну, иди сюда, зацени!» — то и дело восклицал он. Или просто ни с того ни с сего врубал музыку и начинал подпевать. Сёстры Гусевы отказались пускать к себе посторонних, сославшись на то, что у них не просто кабинет, а режимный объект, а у Шурика с Денисом было так тесно, что третий стол не удалось втиснуть, как ни пытались.
