— Почему ты не ходишь первым? — спросил я.
Он взял стаканчик и встряхнул кости.
Конечно, они все посчитали, воспользовались магией и поняли, что я приеду. Предсказали ли они это с точностью или просто наметили пути, которыми я могу прибыть, наделили их вероятностями и соответственно распределили ресурсы — в любом случае было не очень-то приятно обнаружить, что являешься предметом их вычислений.
Юсуф бросил кости — три и три. Его рука двигалась так быстро, что за ней едва можно было проследить, совершая ходы на доске.
— Не рассчитывай, что я сыграю хорошо, я медленно учусь.
Я взял у него стаканчик с костями.
Мавр, похоже, расслабился. Он мог позволить себе это, коль скоро вычислил меня и раньше меня узнавал, что я буду делать. Сколько досок покрыли они своими уравнениями, сколько людей передавали друг другу свои расчеты, чтобы уравновесить и упростить условия? Знали ли они уже, в какой момент я выхвачу меч и атакую? Стоял ли уже у темного окна наготове человек с арбалетом, целясь туда, где вскоре окажусь я? Знали ли они час, когда я захочу ускользнуть, и направление, которое я выберу? Если все они были искусны, как Каласади, я бы не удивился, обнаружив, что уже записаны слова, готовые сорваться с моих губ.
— Ну, это никуда не годится!
Один и два. Я подвинул свои фигуры.
Юсуф встряхнул кости. Вокруг нас мужчины играли, курили, потягивали темное горькое питье. Время от времени кто-то оглядывался на меня, морщинистый и загорелый, как правило, скорее уже седой, чем черноволосый. Здесь никто не улыбался путнику, по этим нелюбопытным глазам невозможно было ничего прочесть. Я подумал: интересно, сколько из них работает на Каласади? Все? Или только Юсуф и его слуга?
Я мог встать и отправиться на «Кешаф», все еще пришвартованный в бухте. Но они уже знали, решусь я на это или нет. С ума сойти.
Юсуф бросил кости и сделал ход. Белые фигуры пронеслись по доске. Мне принесли чай, ему — кофе. Отрава? Я поднес напиток к губам.
— Апельсины?
— Сюда добавили цветы апельсинового дерева, — подтвердил Юсуф.
Если они хотели отравить меня, мальчик-слуга на «Кешафе» мог подсыпать яд в воду, которую принес для меня. Я приблизил чашку к губам — фарфоровую, тонкой работы, с узором из бриллиантов по краю. Наверное, я был нужен им как заложник в войне Ибн Файеда с моим дедом.
Чай оказался вкусным. Я бросил кости и сделал ход, действуя медленнее, чем мог, чтобы запутать их. Следующие ходы Юсуфа показались мне неверными, не то чтобы глупыми, просто слишком осторожными. Я напомнил себе, что даже матемаги ошибаются. Они хотели отравить деда, но он остался в живых. Они хотели продолжить дело Ибн Файеда, но в итоге по всему Лошадиному берегу погибло больше дюжины знатных людей, и все это были бесчестные убийства, позорившие его дом.
Я встряхнул кости. Шесть и четыре.
Под столом мои пальцы обвили рукоять кинжала.
— Знаешь, что я теперь сделаю, лорд Юсуф? — спросил я.
Я мог быстрее быстрого вонзить кинжал ему в глотку.
Медленная улыбка.
— Нет, но догадываюсь.
Я сделал ход.
Юсуф на миг задумался, прежде чем положить кости в стаканчик. Он наморщил лоб, хмурясь, — возможно, просчитывал другой вариант.
Пока мавр делал ход, я мысленно составил список. Список из шести возможных путей, которые могли бы выбрать другие.
1. Райк: протянуть руку, обхватить голову Юсуфа сзади и хорошенько приложить его лицом об стол. А потом будь что будет.
2. Макин: обзавестись новым другом. Подключить личное обаяние.
3. Горгот: проложить себе путь без лишней суеты. Защитить тех, кто больше всего зависит от меня.
4. Отец: купить верность всех, кого только можно. Вершить справедливость — лишь бы это ничего не стоило. Вернуться домой и собраться с силами.
5. Гомст: молиться об указаниях свыше. Последовать за Юсуфом, повиноваться правилам, бежать, когда представится возможность.
6. Сим: не выказывать дерзость. Пойти с Юсуфом и его человеком. Убить их обоих в уединенном месте. Продолжать путь, переодевшись мавром.
Кости снова перешли ко мне. Я взял одну. Если я доверюсь случаю, если допущу, чтобы кости сделали выбор из самых невероятных вариантов, это может порвать сеть предсказаний, в которую меня поймали.
— Может, если буду бросать по одной, окажусь удачливее, — сказал я.
Юсуф улыбнулся, но промолчал, пристально глядя на меня.
Я бросил кость. Предскажи это!
Два. Подружиться? Да чтоб его!
Я запустил второй кубик по столу. «Жребий брошен», как говаривал Цезарь. Кость брошена. Привяжу к ней свою судьбу.
Она бесконечно долго вращалась на уголке, потом скатилась со стола. Юсуф наклонился за ней и поднял.
— Опять два!
Проклятье.
Я передвинул фигуры, надеясь, что что-нибудь да и придет в голову. Юсуф уже притворялся моим другом. Как превратить это во что-то настоящее, я не имел понятия. Вообще-то я даже не был уверен, что понимаю, в чем разница.
Меня привлекло какое-то волнение среди белого зноя снаружи. Горбатый гигант в черном, терзаемый толпой? Нет, это дети, оборванные дети окружили человека, тащившегося через площадь.
— Прошу прощения, Юсуф.
Я встал и был вознагражден мгновенным замешательством в глазах мавра.
Короткие шаги и резкие повороты вывели меня из-за столов на солнце. Современный в черной одежде, в опасно накренившейся шляпе, тащил чемодан, а дети дразнили его, кидались камешками и пытались забраться к нему в карманы.
— Друг в беде…
Я пожал плечами и зашагал к нему, подняв руки и вполне прилично изображая Райка, до смерти пугающего цыплят. Дети разбежались, и современный поскользнулся, в процессе потеряв шляпу. Я подобрал ее и держал наготове, когда он поднялся на ноги.
— Марко Онстантос Эвеналин из Золотого Дома, Южное торговое отделение, — сказал я. — Какого черта?
И я подал ему его дурацкую шляпу.
На корабле я так и не смог понять, сколько ему примерно лет, и даже сейчас это было непросто. Под шляпой у Марко оказались зачесанные набок жидкие светлые волосы, не скрывающие лысину, похожую на рыбье брюхо. Прическа эта демонстрировала дар самообмана — такой человек мог простить себе что угодно.
— Благодарю.
В жизни не слышал, чтобы так неискренне благодарили.
Внимательно и с подозрением изучив свой головной убор, Марко водворил его на место и отряхнул пиджак.
— Золотой Дом не может позволить себе носильщика и телохранителя? — спросил я, глядя, как из тени снова выглядывает пара самых отчаянных пацанят.
— На этой набережной никто не говорил на имперском наречии, — нахмурился Марко. — Они не брали мои деньги.
