Прелат нахмурился:
— Развратничаешь, чадо мое?
— По мере сил, ваше святейшество. Грешен… — я старался изобразить из себя недалекого провинциала, не глупого, но и не блещущего умом. Почтительного, но и не подобострастного. Так посоветовал Влахий. А он сиживал в казематах Синода… словом, у меня нем пока оснований ему не доверять.
— Это точно… — как бы с сожалением вздохнул прелат. — Ну да ладно, перейдем к делу. Ты его угробил?
Пара писцов живенько вынесли зеленую башку обра на обозрение.
— Я.
— А чем в это время занимались чародейка Алисия и боярин Борбан?
— Борин тащил ее за ногу в угол, ибо оная дама, саданув по мужикам в черном молнией, впала в беспамятство… — я скривился и сплюнул. — Чахлая…
Один из писцов вскинулся оскорбленный таким неуважительным отношением к казенному полу, но увидев что прелат никак не среагировал, уткнулся в конторку и ускоренно заработал пером.
— Мужики в черном… мужики в черном… — задумчиво протянул предстоятель. — И кто они по твоему?
— Не знаю… — мотнул я головой. — Чародейка грит — черные, то бишь чернокнижники. Может так, стражников один из них славно разделал. Тот, что девку, Орыську-то, утянул в зеркало. Ну-у… в то зеркало, что меж столбами открылось.
— А вот десятник Козима, грит, отпустили вы их. И стражников побили вы, а ему за молчание монет отвалили… — на лицо к прелату вернулась его обычная, благостная улыбка. — Вишь, какая незадача случилась. А Барух подтверждает. Да Барух?
— И-истину глаг… глаголете в-ваш-шество… — прохрипел голос Баруха за моей спиной. Я невольно обернулся, и с удивлением опознал нищего в привязанном к козлам узнике. Сердце кольнула ледяная игла. Попрошайка в самом начале боя спрятался в коридоре, но вполне мог слышать некоторые наши разговоры. Влахий прочистил ему мозги, намертво, по его словам, стерев этот участок воспоминаний, но… но особо не верю я в подобное… То что один чародей стер, второй вполне может восстановить.
— Вот видишь… — прелат даже мне подмигнул. — Хочешь, еще кого позову. Признавайся уже.
— Ага, признаю, — с готовностью согласился я. — Отпустили, побили и отвалили. А потом хором кикимору драли. И сами творили черные чары. Как скажете ваша святость. Только вы подсказывайте, а то я сам придумывать, не очень горазд.
Ну а что ему сказать? Упираться бесполезно, десятник под угрозой пыток и не то скажет. Барух уже сказал. Да и сам белоризец, прекрасно знает как на самом деле было. Я понимаю, если бы он прицепился к моей истории, которая действительно шита белыми нитками. Да и Франка никуда не отбыла, а надежно перепрятана по совету Влахия. Словом, много до чего можно докопаться при желании. А прелат недалеким фанатиком явно не выглядит. Ан нет, валяет дурня… Но посмотрим, скоро станет ясно, что ему надо.
Мужчина, спокойно листавший до этого книгу, вдруг сделал два быстрых шага, выдернул из-за моей рубашки амулет Малены, насмешливо хмыкнул, затолкал его обратно и спросил резким неприятным голосом:
— Почему Силу не использовал противу нелюдя?
— Не люблю.
Мужик удивленно потребовал:
— Поясни.
— Не нравится. Лишняя она. Да и не учен. Батюшка с матушкой скрыли меня, когда комиссия из Лиг шустрила. Да и толку от силы той, разве что свечку подпалить. И то не всегда получается. Вот это… — я протянул ему руку, — надежнее…
Протянул руку и замер. Меня никто в этом мире еще не смог прочитать, и как оказалось, тому виной не только амулет Малены, но и какая-то загадочная особенность мозгов. Это говорил мне еще Асхад, согласился с этим и Влахий. Но совсем не значит, что так будет всегда.
— Очень слабая ментальная активность, синапсы не реагируют на возбуждение, а способности в зачаточном состоянии, — буркнул сам себе синодский чародей и добавил, уже обращаясь к прелату. — Да, возможно это один из тех случаев, когда истинный дар без использования постепенно деградирует. Он не врет.
— Не врет, не врет… — беззлобно передразнил его прелат. — Заладил. Слышишь, прознатчик, чародей грит, не врешь ты. А я ему не верю. Может, все-таки расскажешь?
— Про кикимору? Значитца так. Вонючая курва, аж слезы из глаз, но..
— Не хочешь, да? — прищурился священник. — Твое дело, но тогда, я хочу, чтобы ты посмотрел на одно интересное представление. Модест, приступайте. Да поверните этого, чтобы посмотрел.
Подпалачники живо сорвались с места и что-то влили в горла Баруху из скляницы черного стекла. Палач зевнул, с наслаждением почесал у себя в паху и принял от помощника странный инструмент, похожий на свернутую винтом зазубренную иглу…
— Знаешь парень… — прелат неслышно подошел ко мне и горячо зашептал прямо в ухо. — Когда вы погромив черных, поехали жрать хмельное и обговаривать свои жалкие делишки, этот попрошайка прямым ходом побежал к нам…
Я не видел, что делал палач, он стоял ко мне спиной, но Барух вдруг испустил дикий визг, дернулся, сорвав козлы с места, и судорожно засучил ногами…
— Ты сейчас пытаешься понять… — священник говорил очень спокойно, без малейшего волнения или злобы в голосе, — почему его пытают, ведь он все сказал…
Палач отбросил в сторону окровавленный инструмент и не глядя, протянул руку помощникам. Один из подпалачников передал ему добела раскаленные клещи. Помещение немедленно стеганул истошный вопль, перешедший в утробное мычание…
— Я тебе отвечу Горан — это очищение, очищение души и тела от мерзости и грязи. И наказание за неверность. Барух был богат, очень богат, он один мог купить целый квартал в Добренце, — в голосе прелата мелькнула легкая издевка. — Но предпочитал нищенствовать, доносить за мзду, обирать трупы, потворствуя своей алчности…
Палач и его помощники действовали ритмично и слаженно, инструмент сменялся новым инструментом, несчастный нищий давясь воем содрогался в диких конвульсиях. Наконец вой резко прервался булькающим хрипом, а палач бросил в подставленный медный таз окровавленный кусочек плоти…
— Алчность и глупость… — прелат произнес эти слова с небрежным презрением. — Алчность и глупость, его погубила. Барух решил заработать у двух хозяев. Донес о черных в Сыскной Приказ, а потом донес нам, но уже на Сыскной Приказ…
Я не знаю чего хотел добиться прелат этой демонстрацией, наверное, вселить в меня страх, но он ошибся. И получилось у него, совершенно противоположное. Я ничего не чувствую, мне абсолютно все равно. Нет ни капельки сочувствия к несчастному попрошайке, медленно превращавшемуся в хрипящий и булькающий кусок мяса.
— Все бы ничего, — продолжил предстоятель. — Разум человеков слаб к искушениям и я, наверное, его простил бы, ибо, как бы это не странно звучало, именно за счет таких мразей мы способны хранить этот хрупкий мир. Но благодаря ему, воеводы Приказов предались гордыне и сделали ошибку, отправив за черными неподготовленных людей. И, конечно же, упустили чернокнижников. Я скажу тебе больше, он именно на это рассчитывал, чтобы в свою очередь донести на них. Если бы Барух сразу пришел к нам, он получил бы меньше, но черные были бы повержены, а несчастная Орыся спасена. Ты теперь понимаешь, за что он страдает?
