Пройдя шагов двадцать, я снова насторожился. Ряд, по которому я шел, упирался в тупик. Впереди возвышалось длинное каменное сооружение, напоминающее казармы. Вместо окон зияли узкие вертикальные щели, расположенные необычно высоко. На потемневших черепичных скатах ворковали голуби, греясь в благодатных лучах. Я хотел уже развернуться и идти назад, как вдруг внимание привлекли новые запахи. Принюхался. Пахнет крепким потом, доспехами и оружием. Похоже, это дом рыночных стражников. Я опустил глаза — сомнения развеялись. У небольшой квадратной пристройки стояли два рослых стража. На одном мерцал бахтерец, на втором темнела кожаная клепаная куртка — бригантина. На головах мерцали стальные шляпы. Руки сжимали крючковатые алебарды. Они облокотились о деревянные перила входа, и приглушенно беседовали.
— Ты видел это, Грах? — спросил один, что был помоложе и пониже ростом.
— Никто ничего не видел, — ответил рыжеусый Грах, не оборачиваясь в сторону собеседника. Его взгляд ворошил толпу, словно пятерня взъерошенные волосы. — Все произошло как-то стремительно. Этот вопль, крики, суматоха. Все слилось. Тут шумят, там галдят, эти лают. Тот еще репу ухватил. Где ж тут уследить? А после — раз. И она уже болтается нанизанная на жало. Точно курица на вертеле.
И он с опаской взглянул на свое лезвие. Алебарда отливала синевой. Она тускло мерцала, словно предупреждала — во мне скрыта нешуточная сила. Хотя, на самом деле, сила скрыта в руках, что сжимают ее. И даже не в руках…
— Ну а ты, Найвар, ничего не увидал? — Грах повернулся в его сторону.
— Так мне откуда? Я ж с другой стороны стоял, — с облегчением отметил Найвар.
— Да, бывает. Не повезло бедняге, — сострадательно заметил Грах.
— Ты полагаешь — то случай?
— Ну да, — кивнул Грах. Сверкнула железная шляпа. — А как иначе это объяснишь?
— Мало ли, — пожал мятыми наплечниками Найвар. — Всякое может быть. Просто я случаям мало верю.
— Тогда что? — насторожился Грах.
— Что, что?! — передразнил Найвар, скривив щетинистую физиономию. — Раз не случай, то что?
— Что? — не мог взять в толк Грах.
— Судьба, дурень!
— Сам ты дурень, — обиженно вскинулся Грах. Рыжие усы жестко встопорщились.
— Только дурни в судьбу не верят, — заключил темноокий Найвар, поглаживая ясеневое древко.
— Вот ты и есть дурень, — безжалостно выдал Грах.
— С чего это вдруг я, — обиженно выпятил железную грудь Найвар. — Я как раз таки верю.
— Не веришь!
— Верю. А вот ты — нет.
— Нет, не веришь ты, — не сдавался Грах. — Потому как ты мне не веришь.
— А ты что — Судьба Всемогущая.
— Судьба не судьба, но в лоб дать могу, — с воинственной гордостью выдал Грах. Подумал и мрачно добавил, — окованным древком!
Найвар кисло усмехнулся, окатил товарища осуждающим взглядом. Опустил глаза, поглядел на внушительную кованую шишку на конце длинного древка. Покачал шлемом-шляпой.
— В лоб и я дать могу. Вопрос — кому. Вот ведь в чем загвоздка, Грах. Кому предопределено, чтоб ему в лоб дали древком. Понимаешь меня?
— Кто много лишнего болтает, тому обычно и дают, — Грах со скрипом распрямился и вызывающе посмотрел на соратника. — Или кто в меня не уверит. И в мои силы.
— Да ладно тебе, мессия нашелся, — махнул латной рукой Найвар. — Уверовать в него…
— Я не мессия! — со злостью отчеканил широкоплечий Грах. — Я просто в лоб дать могу. То есть судьбу определить того, кто на это напрашивается. А это, Найвар, куда как доходчивее звучит, чем все проповеди…
Я постоял еще немного рядом, подумал, и продолжил свое бесцельное блуждание по рынку. Впереди крались таинственные слухи о странной смерти рыночной гадалки. Многие ее знали. Многим она предсказывала судьбу. И у многих она сбылась. Поэтому и толков возникало много. Чего я только не наслушался. Однако потому и слушал, силясь понять, насколько у каждого богато воображение. Ведь оно напрямую связано с желаниями человека. Мы воображаем прежде всего то, чего желаем более всего. И случается — воображение становится началом его воплощения. Мы начинаем претворять в жизнь то, чего так страстно желали. Пусть не все из этого получается так, как задумали. Пусть. Главное — мы не опускаем рук. А кто опускает, тот попросту предает свою мечту. Или признает ее несостоятельность.
Я развернулся и поспешил назад. Не хватало еще привлекать внимание любознательных стражей. Тем более Грах окатил меня столь пристальным взором, словно обвинял во всех смертных грехах. Хотя, чему удивляться? Во все времена люди искали виновников всех своих бед, спеша винить кого угодно, лишь бы не себя.
Снова потянулись бесконечные ряды полотняных пологов и дощатых козырьков. Некоторое время над рынком темной тучей нависал суеверный страх. Люди говорили тише обычного, чаще оглядывались по сторонам и пристальнее всматривались друг другу в глаза. Странным образом исчезли зазывалы, прекратили игру менестрели и бродячие артисты. Зато прибавилось стражи. То и дело путь преграждал конный воин или пара — тройка пеших. Они придирчиво осматривали всякого подозрительного, некоторых даже подзывали и строго расспрашивали. Приходилось вместе с остальными учтиво уступать дорогу, прячась в пестрой толпе.
Но через некоторое время зловещие тучи разошлись, стражи поубавилось, тут и там снова напевно заголосили зазывалы. Сначала тихо и осторожно. Но после увереннее и громче. Люди стали чаще подходить к прилавкам, интересуясь уже товарами, а не последними новостями. (Хотя слухи будут жить еще долго, со временем переродятся в домыслы и даже легенды). Где-то послышались звуки мандолины и голос менестреля. Но песня его была какой-то грустной и печальной. Рынок оправился от потрясения, скинул оковы оцепенения и вскоре вернулся к обычной бурной жизни.
Неспешно блуждая вдоль рядов, я оказался в той части, где торговали домашней птицей. В ивовых и тростниковых клетях, устланных соломой, кудахтали куры и петухи, крякали утки и селезни, кричали белые и серые гуси. В корзинах попискивали пушистые цыплята, возились утята и гусята. Птицам, похоже, было все равно, что творится вокруг. Их жизнь шла своим чередом. Их волновало лишь зерно и чистое питье. Судьба же их вовсе не интересовала.
Я посматривал на пернатых невольников. Если бы они знали свою судьбу, вели бы они себя иначе? Если б задумались о своем конечном предназначении, изменилось бы их поведение? Да, интересно. Может, потому им не дано заглядывать в будущее и ведать истину о себе? Чтобы те, кто знает правду, использовали их в своих интересах.
