— Ха. Если бы ты не затеял этого безумия, если бы послушался меня, я выиграл бы войну, не начиная. Выиграл бы лишь тем, что отговорил твое величество от необдуманного шага. Это еще большее достижение — победа без войны, заруби на носу! Тебе, как императору, пригодится.
— Нет, Коклос, нет. Этот поход был необходим. Мы сломали хребет сантлакскому рыцарству, и теперь, по крайней мере, поднимая меч против востока, будем знать, что империи не грозит нашествие этих варваров с запада. И энмарские товары хлынут по новому пути.
— Товары, это славно… А Гева ничего не получит? Это мне, конечно, нравится… Оставить с носом Гезнура и Гюголана — отличное дело! Они-то, небось, ждали, что Энмар повезет заморские вина к ним, да только не вышло!
— Стало быть, ты признаешь, что затеянный мною поход был необходим? Что мы совершили славное дело?
— Во всем этом деле мне нравится лишь одно.
— Что же именно?
— Что мы с тобой возвращаемся живыми. Хотя я выжил лишь чудом! Да! Я оказался в самой гуще схватки, я…
— Не знаю, наказать тебя или наградить за смерть бедняги Когера?
— Наказать или наградить? В самом деле, трудный выбор! Хорошо, что ты спросил об этом меня. Я дам тебе верный совет!
— Коклос, тебя извиняет лишь одно: Когер умер в тот миг, когда надобность в нем отпала, потому что подоспели воины Ливды. Опоздай они…
— Нет-нет, ты просто не понимаешь знаков, которые шлют небеса! Когер исполнил свое дело, если тебе нравится так думать. После этого рука Пресветлого направила меня, чтобы я сразил несчастного дурня, тебе Гилфинг Воин послал рыцарей Ливды, да и мне тоже одного подкинул — славного молчаливого Джейема. Если бы не он, меня прикончили бы сантлакские бандиты. И перебили бы остатки твоего воинства. Но Пресветлый рассудил иначе. Суди сам, все сложилось один к одному. Выходит, я исполнил волю Его. Итак, меня следует наградить!
* * *
В таких беседах проходили дни — один за другим. Обремененное обозом войско двигалось медленно. В фургонах, которые длинной вереницей растянулись по тракту, стонали раненные, просили воды. В разгар лета солнце жгло немилосердно, поутру было славно, но чем позже — тем более душным делался воздух. Обозные глотали пыль, поднятую кавалерией, и раненным было совсем худо. Каждый день несколько человек умирали. Всеми забытый маршал Войс находился, конечно, в лучших условиях, и можно было ожидать, что он сумеет пережить тяжелый переход.
Алекиан останавливал армию пораньше, чтобы у солдат было время похоронить тех, кто скончался за день. Всякий раз для стоянки выбирали обжитое место — поблизости от какой-нибудь убогой деревеньки. Местные крестьяне сперва боялись, потом, осмелев, подходили, чтобы поглядеть на церемонию отпевания. Император распорядился, чтобы павшим оказывали все возможные в этих тяжких условиях почести. Сантлакские сервы дивились богатым, хотя и грязным, пропыленным облачениям священников, слушали, как клирики выводят надтреснутыми от жары и пыли голосами торжественные гимны в честь Гилфинга Воина… Для сантлакцев это было развлечением.
Над могилами, где покоились имперские солдаты, возводили высокие стелы с именами. Потом, уходя, солдаты долго оглядывались — высокие сооружения блестели свежеоструганным деревом посреди убогих деревенских погостов…
Если планам императора суждено осуществиться, и здесь в самом деле будет пролегать оживленный торговый тракт, вдоль него будут тянуться могилы воинов.
С утра Алекиан снова заводил беседы с Коклосом, потом жара брала свое, и оба умолкали… В конечно счете разговоры сводились к тому, что Коклос нехотя признавал: этот поход оказался удачным, а император, в свою очередь, соглашался с тем, что смерть Когера освободила его, Алекиана, от странной и тягостной зависимости, выпустила из плена душу. Словом, все закончилось достаточно хорошо — мятежный Сантлак повержен, энмарцам открыт новый путь в империю, а оба они — Алекиан с Коклосом — живы, и могут беседовать о том и о сем как в старые добрые времена. Империя переживет нынешний год, не рухнет под ударами, которые ссыплются со всех сторон.
Чем ближе к ванетской границе, тем богаче делались поселения, тем выше стены молчаливых замков, тем оживленней дорога. Сюда уже рисковали изредка заходить торговцы с той стороны кордона, а местные сеньоры кичились теми ценностями, что получили в наследство от предков, успевших пограбить ванетские земли в прежние времена.
— Эта земля уже отдаленно напоминает имперскую территорию, — признался Коклос, — а здешние жители уже отдаленно напоминают людей. Помнишь, как я сказал, что по мере углубления в Сантлак растет бедность?
— Да, — Алекиан кивнул, — ты еще сулил мне замки под соломенной кровлей.
— И не отказываюсь. Просто мы недостаточно углубились в эти дикие просторы. Наверняка дальше были бы и с соломенной. Но я не советую тебе возвращаться, чтобы проверить мои слова.
— Ты рассуждаешь не так, как подобает великому герою! — притворно возмутился Алекиан. — Разве тебе не хочется еще подвигов?
— Представь себе, нет! Да и тебе не хочется, я знаю. Вот скоро прибудем в Трингвер, тамошний аббат закатит угощение, ты вспомнишь, каково это: быть императором среди верных слуг. И в будущем году наконец-то похода не будет, ты останешься дома, будешь наслаждаться покоем и любовью подданных. Не забудь поблагодарить меня, если бы не я, ты казнил бы вдесятеро больше народу, и некому было бы любить великого императора. А так у нас еще осталось немножко подходящих для этой цели лизоблюдов. Эх, Валлахал… какие там были закоулочки, темные коридорчики и тесные чуланчики! Ей-ей, прекраснейшее местечко в Мире, вот возвратимся туда и… но сперва — Трингвер и этот подобострастный аббат. Он начнет докладывать тебе о вестях, дошедших в эту глухомань со всех концов, славить твое величие, превозносить успех нынешней кампании… еще бы, ведь обитель блаженного Ридвина славно обогатилась… Трингвер, Тирингвер… скорей бы прибыть туда!
* * *
Рано или поздно всему приходит срок, и армия Алекиана наконец-то доползла к Трингверу. Когда император со свитой приблизился к городу, там ударили в колокола. Звонили в монастыре — аббат в самом деле готовил торжественную встречу. Авангард имперцев уже находился внутри стен, о прибытии Алекиана было известно.
При звуках колокола Алекиан вскинул голову — его успело разморить от жары, и он едва не дремал в седле.
— О, я вижу, ты приободрился, — не преминул съязвить Коклос. — Почуял волну лести, которая вскипает в душах добрых горожан, а? Сейчас она хлынет на нас и поглотит твое величество с головой.
