— Ты не знаешь наверняка…
— Знаю. Я была толстой, прыщавой, неуклюжей, некрасивой — совсем не во вкусе парня, который на меня спорил. И ничего. Справился. Не думаю, что здешние мужчины так сильно отличаются от тех, которые населяют мой… мою родину. Так что прекрати страдать и ненавидеть всех вокруг. На душе от этого легче не станет — поверь. Ну и… все равно ведь не получилось у него ничего. К тому же, в твоем случае, злодей примерно наказан. Как в сказке.
И стряпуха откинулась на подушки. В душу, словно коровью лепешку бросили. Так противно сделалось! Она снова так и видела себя: глупую толстушку, навыдумывавшую всякой чуши о незнакомом парне. И ведь даже не то противно, что парень ни на грош не был принцем, а что она — по романтической дурости — наделила его всеми чертами благородного, честного и смелого человека. Повелась на улыбку. Поверила даже не словам, пустой оболочке.
Девушка прикрыла глаза, пытаясь вернуть растраченное самообладание. Сколько раз после того случая она пыталась перенастроить себя, вернуть прежнюю доверчивость, прежнюю открытость. Увы. С той поры во всяком, даже самом приятном человеке, Василиса постоянно подозревала какую–нибудь гнильцу. Знала — нехорошо это, но поделать с собой ничего не могла. И все равно периодически ошибалась, обжигалась, плакала, кляла, на чем свет стоит, собственную дурость и снова постигала очередные уроки терпения. Получалось плохо.
Но рядом был Юрка — друг, и Настя — Юркина жена и бывшая Лискина соседка. Вот вдвоем они как–то ее тянули, поддерживали, так сказать, принуждали к миру. И снова Васька пробуждала в душе надежду, что где–то, все–таки ходит ее единственный, тоже ищет, тоже страдает, ошибается, и вот они встретятся рано или поздно, как Настя с Юркой, и все у них будет хорошо. Увы. За приступом веры и надежды, следовал очередной и не менее острый приступ разочарования.
Поэтому–то, наверное, и тянуло Василису к Йену, который так же мыкался, задыхался от одиночества и невозможности растратить силу сердца на кого–то, достойного любви. Девушка помнила, как он смотрел на нее сегодняшней ночью — с восторгом, неверием, надеждой… Так вот что значит — встретить родную душу? Увидеть отражения себя самой в глазах другого человека…
— А как ты смогла… забыть? — тихий вопрос вывел Лису из задумчивости.
Она перевела взгляд на собеседницу и ответила:
— Чтобы забыть, нужно сосредоточиться на чем–то другом. Увлечение. Работа. Усталость. Вот вторым и третьим я тебя обеспечу легко, причем прямо сейчас.
И она снова решительно села на кровати.
Голову слегка отпустило, даже першение в горле стало относительно терпимым.
— Но… все… знают… и Багой, — прошептала со своего места помощница.
— И?
— Они меня видели.
— И?
— Мне стыдно… — тихо призналась Зария.
Василиса фыркнула:
— Стыдно? Стыдно было бы, если бы это ты на него поспорила, а не он на тебя. Ладно, хватит стенать. Идем, посмотрим, что на кухне творится. Багой там один хозяйничает. И — сердцем чую — надолго его оставлять нельзя.
О богах, молитвах и желаниях
Шахнал привалился спиной к черной стене и медленно сполз вниз. Боги… в груди разливалась пустота. Что же он натворил? Зачем? Никогда ранее он не искушался, не сомневался, всегда был тверд. Так как же, как с ним могло случиться это? Почему? Почему?!
Тело била дрожь, ноги налились тяжестью, в голове гудело.
Скоро о случившемся станет известно всем и что тогда?
Мужчина глухо застонал и несколько раз ударился затылком о стену, надеясь, что боль вернет ясность мысли. Увы.
Но он ведь не был виноват, он не хотел этого, он… ошибся.
* * *
— Не отвечает? — полный почтения негромкий голос отвлек Шахнала от сосредоточенной молитвы. Однако мужчина не повернул головы. Закончил священнодействие и лишь после этого неторопливо поднялся с колен.
В выпуклых пузатых боках чаши откровений отражалось мерцание свечей и искаженный силуэт молодой послушницы, которая стояла у подножия лестницы и, запрокинув голову, смотрела на жреца. Совсем еще девочка. Облаченная в черное бесформенное одеяние, скрывающее малейшее очарование юного тела, с волосами, упрятанными под черное же покрывало, схваченное на лбу широкой красной лентой.
Мариоса приняла обет служения всего полгода назад, однако уже сейчас являла все задатки ревностной служительницы богов, была примерной молельницей и постницей. Однако девчоночье любопытство и свойственную своему возрасту непосредственность смирять еще не научилась. Впрочем, Шахнал был для нее почти что божеством, и девчушка жадно ловила каждое его слово, старалась угодить, услужить.
Он от нее уставал.
Щебетала, как сорока, суетилась без пользы, одолевала болтовней и вопросами. Впрочем, пост, смирение и кротость рано или поздно сделают свое дело по укреплению плоти и сосредоточению рассудка. А пока приходилось терпеть. Вот и сейчас девчонка увязалась за жрецом, ожидая ответа.
— Молчит? — вновь спросила она, поспешно кланяясь отцу и касаясь поцелуем полы его одеяния.
— Молчит, — ответил тот, коснувшись перстом ее лба и тем самым, благословляя. — Странно это все.
Жрец направился к выходу из Храма.
— Почему, отец мой? — послушница спешила следом.
Шахнал недовольно покосился. Вот ведь, увязалась. Мариоса была миловидная — округлая, с яркими веснушками на нежных щеках и блестящими карими глазами. Наказанье любопытное!
— Потому что Маркус всегда отвечал, сколько я себя помню, — ответил отец, мысленно взывая к смирению и кротости, которые не позволили бы раздражению просочиться в голос. — Все слишком странно. Отдал приказ об истреблении магов и колдунов, а теперь тишина…
Миновав аллею морогунов, Шахнал свернул к обители: длинному зданию со множеством крохотных коморок для послушников и молельников. Из трапезной потянуло запахом хлеба и печеного кэлахая. Жрец попытался вспомнить, когда в последний раз ел? Понял, что не знает. Мысленно пообещал себе зайти по дороге в "Пятак" и стремительно поднялся по витой лестнице на второй этаж, туда, где располагались классы и библиотека. Если когда–либо за время существования отцов Маркус не отвечал на молитвы, узнать об этом можно только из старинных книг.
— Отец мой, ответьте, правильно ли это — уничтожать магов? — неугомонная послушница уселась у ног своего обожаемого пастыря и с восхищением заглянула в его бесстрастное лицо.
Ни дать ни взять — собачонка, которую подобрали на улице, покормили и обогрели. Впрочем… почти так оно и было. Семья девушки отдала ее в Храм, чтобы избавиться от лишнего рта. Если же учесть, что этот самый рот не только ел, но еще и не закрывался ни на миг, Шахнал очень хорошо понимал родителей Мариосы… Впрочем молельник тут же одернул себя за недостойные мысли и ответил спокойно, без тени раздражения в голосе:
