Я смотрела на проносящиеся мимо окна пейзажи и вновь и вновь проигрывала в памяти встречи с этим человеком. Его равнодушные ледяные глаза, плавные движения… похож на Егора. Очень. Но — что-то в нём меня очень пугало. Я не хотела, чтоб их связывало что-то, просто потому, что такие, как Павел, убивают, не задумываясь. Именно это и было его основным отличием от Егора. Я не хотела, чтоб любимый играл в игры этой твари. Как ни странно себе в этом признаваться, но я боялась…
Мысли так увлекли меня, что я даже не заметила, как показалась нужная мне остановка. Потому пришлось стремительным вихрем выскакивать из вагона. Тяжёлая сумка оттягивала руку, и шла я живописными зигзагами, как пьяница.
Миновав старое, как вековые сосны, здание вокзала, я невольно вздохнула, глядя на низенькие сельские домики. Взгляд отмечал малейшие изменения, которые произошли за последний месяц, который я тут не была. Интересно, Оля хоть догадывалась ей изредка звонить? У меня, со всеми волнениями и кошмарами, последние две недели просто не было на это времени.
Со мной кто-то здоровался, и я кривила губы в улыбке, замечая смутно знакомые лица.
Я ненавижу маленькие города. В первую очередь потому, что там все всех знают. И слишком внимательно друг за другом следят.
Наконец я свернула в знакомую голубенькую калитку, оглядев мельком запущенный сад. Нужно тут прибраться…
Маленькая собачонка возле будки зашлась лаем. Я фыркнула, и, обойдя её по широкой дуге, постучала в дверь.
Прошла пара секунд, и она осторожно открылась. Она стояла на пороге, щуря подслеповатые глаза.
— Здравствуй, бабушка, — сказала я тихо.
***
Несмотря на высокий воротник, повязку на шее она не могла не заметить. Это послужило причиной охов и ахов, но ненадолго — через пять минут она забыла, о чём говорила. Старость никого не красит — и никого не жалеет.
Мы поговорили о природе и погоде, я зашла к нашим дальним родственникам, живущим по соседству, и привычно отдала им деньги на её содержание — на месяц.
Знаю, они всем друзьям рассказывают о своём благородном деянии. О том, как бескорыстно они согласились присматривать за несчастной, выжившей из ума, оставленной неблагодарными внуками старушкой. Знаю также, что уже решают, что будут делать с её домом после её смерти, и догадываюсь, куда они девают мои деньги. Губы невольно покривились в горькой улыбке. Увы, благородные деяния со стороны родственников зачастую приходится покупать.
У меня было ещё одно обязательство, которое мне, пожалуй, стоило выполнить. Вздохнув, я пошла вперёд, особо не глядя по сторонам и щурясь на излишне яркое закатное солнце.
Вот и кладбище. Я качнула головой, оглядываясь по сторонам. За последнее время появилось очень много новых могил. Есть и безымянные, и с шикарными памятниками, и со свеженькими деревянными крестами. Что мне нравится — здесь много деревьев, и всё утопает в прохладной, вязкой тени. Я невесть чему улыбнулась, скользя знакомой тропинкой между могил.
А потом я долго, без малейшего выражения смотрела на вбитую в памятник фотографию.
— Инга, послушай, если будет возможность, похорони меня на моей родине.
Я изумлённо глянула на неё. Бледное лицо, волосы, тёмные, как мои, с серебром седины, разметались по подушке, кожа из-за болезни кажется прозрачной…
— Ладно. Но… почему не рядом с папой?
Мать печально улыбнулась и покачала головой.
— Дочка, ты звонила бабушке? Говорила, что я больна?
Я отрицательно мотнула головой.
— Нет… — озвучила она, — Так я и думала. Дочь, скажи-ка, а что ты знаешь о наших с ней отношениях?
— Вы в ссоре, — неуверенно предположила я. С бабушкой я за всю свою жизнь виделась только четыре раза, а созванивалась где-то раз в полгода. Неудивительно, что знала я о ней катастрофически мало.
— Да, она не простила мне, а я — ей.
— Чего?
— Того, что я не вернулась к ней. Того, что я вышла за твоего отца после двух недель знакомства.
— Две недели?!
— А что не так? Он был влюблён в меня и небеден. А мне нужно было забыть Сергея — вот я и выбрала твоего отца. Да. Я его не слишком любила, и моя мать считала это… ошибкой. Ей не хотелось одиночества, она хотела, чтоб я вернулась к ней, была рядом… Но у меня свой путь. И своя свобода. И свой выбор, если уж на то пошло. И я его сделала. Я выбралась из того городка, где следят за каждым твоим шагом, где твоя судьба предрешена. И я ни разу не пожалела об этом.
— И бабушка из-за этого возненавидела тебя?
— Может. Не знаю. Моя мать была романтичной натурой, и она считала, что, отказываясь от Сергея так быстро, я делаю ошибку. Мол, ей нагадали, что этим я перечеркну свою судьбу. Моя мать осталась романтичной натурой, потому что до сих пор считает, что я, её единственная дочь, останусь вместе с ней в той луже, из которой я с таким трудом выбралась.
— Мам, а зачем ты говоришь мне это?
— Не знаю, Ин. Просто не знаю. Я говорю, чтоб сказать.
Я печально хмыкнула и покачала головой, глядя на мамину фотографию на памятнике. У меня не было ни прав, ни причин осуждать её. Но помню, тем вечером я толком не смогла уснуть. А на следующий день купила билет на электричку.
Фото смотрело на меня её тёмными, чуть печальными глазами. Помню, когда я была маленькой, никогда не понимала, откуда эта печаль. Теперь — понимаю. Ты считала его чудовищем, хоть сама ради богатства всегда шла по головам. Гордость, упрямство, наглость, целеустремлённость, жёсткость. Те качества, которые ты ненавидела в нём и упорно не замечала — в себе.
Я была совсем маленькой, когда умер отец. Я помню маму, успокаивающую нас. Я помню равнодушный взгляд, направленный на гроб. Она спокойно выслушивала соболезнования. Кажется, даже поругалась из-за чего-то с официанткой на поминках. И помню, как впервые увидела Сергея Геннадиевича. Он подошёл и выразил соболезнования. Я видела, как поменялось её лицо, стало просто мёртвым. Она спокойно пригласила его помянуть отца вместе с нами.
— Прости, я не могу. У меня сын с женой в машине ждут.
И помню, как, стоило ему выйти, она метнулась в туалет, старательно пряча от всех увлажнившиеся глаза…
Мама, я не хочу повторить твои ошибки.
Я просидела там, наверно, больше часа, слушая тихий шелест листьев и наблюдая, как над кладбищем сгущаются чернильные сумерки. Наконец, когда повеяло вечерним холодом, я вспомнила о последней электричке, вздохнула и, наконец, решилась. Я достала из кармана старенький нефрит на шнурке. Пару минут смотрела на него, для себя отвечая на вопросы, которые задавала жизнь.
Потом я осторожно отодвинула стебли посаженных на могиле цветов, и застыла. На краю плиты, прямо под фотографией, лежала засохшая лилия. Я покачала головой, отгребла немного земли, положила камушек в ямку, присыпала. Какими глупыми иногда бывают взрослые игры…