— Кушай, кушай, дитятко! Какой ты у меня заботливый: из Милограда раненый уходил, а корчагу с мёдом для матери унёс.
— Далась тебе эта корчага, — проворчал Шумила. — Лучше бы мехов побольше из Яроцветова тайника вытащили, пока храм не загорелся.
— Так ведь мёд-то какой: вербовый, такой только нуры и умеют добывать!
— Кому что... Мне вот досадно, что нурскую землю не отстояли. Эх, кончилось волчье племя неодолимое! — Он ударил ладонью по столу так, что задрожали миски и кружки. — Были волки, а стали псы Ардагастовы. Теперь жди всю его свору сюда, и не позже чем через месяц. А у нас народ трусливый, на сармата и дохнуть побоится.
— Сами его таким и сделали, — подал голос Скирмунт.
— Кто же знал, что у росов всё так переменится, — развёл руками Чернобор. — Что бы этот щенок без Вышаты смог? Выучил покойный Лихослав себе на погибель... Помню, сидит Вышата с греческой книгой — её и сам учитель прочитать не мог — и говорит: «Зачем ты, Чернобор, власти ищешь? Может, ты не для неё рождён? Спросил бы свою долю-рожаницу. Вот ради мудрости стоит обойти весь этот мир и ещё два мира. Всё у человека можно забрать — и власть, и дом, и землю, а мудрость — нет». Изводить таких надо, пока не стали... мудрыми! — стиснул кулаки волхв.
— А этот Ардагаст, говорят, красивый, — мечтательно и игриво проговорила Лаума. — Причаровать бы его... Шумила, не достанешь ли его следок?
— Может, лучше волос? С головой вместе? — огрызнулся Шумила.
— Мало ещё знаешь людей, дочка, — покачала, головой Костена. — Такой ради своих светлых богов хоть какую лапушку бросит, и без всякой отсушки.
— Лучше порчу навести, — хищно осклабилась Невея. — Обернусь сорокой, украду хоть платок его...
— Не пробуй, сестрица, самой хуже будет, — махнул рукой Шумила. — У него два волхва всего, зато какие сильные! Хоть какие чары отведут, да на того, кто насылал. Всей нурской землёй справиться не смогли с этим выкормышем Вышатиным.
— Не в одном Вышате дело, — задумчиво произнёс Чернобор. — От него след идёт на юг к Братству Солнца. Этим до всего на свете дело есть, как богу их. Не успокоятся, пока на свете есть Чёрная земля и мы в ней.
— Вот-вот, с юга идёт вся эта погибель, — вмешался Скирмунт. — Дреговичи, нуры, будины — всё водились со сколотами да с сарматами. Значит, нужно защитников искать на севере. Позовём сюда северных лесовиков. Зачем нам сарматы? Пусть хозяином леса будет лесной царь, а не степной.
— Это кто ещё? — почесал затылок Бурмила. — Радвила Рыжий Медведь, князь литовский? Он ведь только в прошлом году сюда с набегом приходил. Или Гимбут-людоед? Им у нас детей пугают.
— Главное, при них нам место будет, — возразил Скирмунт. — А при Ардагасте — нет.
Густые брови Чернобора сошлись, взгляд стал словно у хищной птицы, высматривающей добычу.
— На юге солнце сильнее всего. А на севере вовсе не бывает. На ножнах степных мечей бьётся грифон, птица Солнца, со змеем преисподним. На силу юга, силу Солнца, нужно силу Земли. А где почитают змей больше всего, а, зять?
— На севере, у литвы, голяди, пруссов, — откликнулся Скирмунт. — Вот где берегут истинную, старинную веру. С ней никто нас, лесовиков, в степь не уведёт.
— Решено! — Чернобор опустил на стол широкую пятерню. — Поезжайте, сынки, на север, к Гимбуту и Радвиле. Скажите: верховный жрец Чернобор именем Поклуса и всех лесных богов призывает вас уничтожить проклятого Ардагаста, заклятого врага всего леса. Наградой же вам будет Чёрная земля: приходите и владейте нами. Но прежде, сынки, идите к Визунасу, жрецу Поклуса. Он был у нас в прошлом году и знает тайну пекельного огня. Пусть знает: только этим огнём можно истребить войско Ардагаста и его чашу, но если нападать, а не обороняться, как в Милограде.
— Далеко ехать-то, — встревожилась Костена. — Как твоя нога, Бурмилушка?
— Давно зажила, — махнул рукой Бурмила. — Братец Шумила хорошо кровь заговаривать умеет.
— У него на человечьем теле заживает лучше, чем у меня на медвежьем, — кивнул Шумила.
Бурмила по-звериному, без ложки, выел миску овсяной каши и лапой вытер морду:
— Хороша каша, а из Славятина овса была бы ещё лучше. Что, так и не прислал овса?
— Нет, только сала и холста, — ответила мать.
— Вот сквалыга, а ещё старейшина! Послать бы к нему змея по овёс, а, батя?
— Я ему ещё лучше устрою, — усмехнулся Чернобор. — Собирается Славята сына женить. На нурянке какой-то. Если ещё и меня на свадьбу не позовёт — весь свадебный поезд оберну волками. С волками родниться — по-волчьи выть. Пусть вспомнят, кто в лесу хозяин!
У самых истоков Сожа, неподалёку от долины Днепра, на холме поднималась над заснеженным морем лесов Тушемля, или Медвежья Голова, — священный стольный град голяди. Здесь, в отличие от венедских городков и сёл, ни у кого, даже у князя, не было своего собственного дома. Жили всем родом в одном длинном доме, подковой изогнувшемся вдоль вала и деревянной крепостной стены. Посреди городка стоял столб, увенчанный медвежьей головой с оскаленными клыками. Вокруг него — круглая ограда из двенадцати идолов.
Двор крепости заполняли светловолосые молодые воины с копьями и топорами, одни — с медвежьими шкурами на плечах, другие — в добротных чёрных полушубках. Мечи были не у многих. Это была младшая дружина двух племён. Старшие дружинники, старейшины родов и сами князья сидели в длинном доме. Юноши расхаживали по двору, затевали, чтобы согреться, борьбу или поединки на копьях и гадали: о чём это переговаривается знать двух племён с полумедведями, чья шайка разбойничала и в голядских землях — в верховьях Днепра, и в литовских — к западу от него по Березине?
В самой большой комнате длинного дома, украшенной по стенам головами оленей, зубров, туров, вепрей, увешанной медвежьими и рысьими шкурами, за большим столом сидели знатнейшие лесовики — суровые, длинноволосые, без бород, но с длинными вислыми усами. На одном конце стола расположились рядом оба князя. Радвила, по прозвищу Рыжий Медведь, и впрямь напоминал медведя — большого, неуклюжего и с виду добродушного, но способного натворить много страшных дел. Совсем иначе выглядел хозяин городка — Гимбут. Тёмные волосы, редкие среди голяди, мрачное лицо с резкими чертами, недоверчивые, колючие серые глаза. Было жарко натоплено, и Радвила распахнул кафтан и расстегнул рубаху, обнажая поросшую рыжим волосом могучую грудь. Но угрюмый чёрный, подбитый рысьим мехом кафтан Гимбута оставался запахнутым.
Против князей сидел старик в белой жреческой одежде, с неостриженными волосами и бородой, семь раз опоясанный расшитым священными знаками поясом, — Ажуол, верховный жрец голяди. Он служил Перкунасу-громовнику, которого здесь почитали в облике медведя. Мудрого и рассудительного жреца племя уважало. Но для князя и его дружины гораздо больше значило слово жреца в чёрных одеждах, носившего жуткое имя Визунас. Так звали дракона, что пожирает души мёртвых, не сумевшие выбраться с помощью медвежьих и рысьих когтей на гору к богу неба. Гимбут с дружиной исправно поклонялись Перкунасу, как и всё племя. Однако Громовник мог дать телесную силу, мужество, победу — но не ту таинственную, колдовскую силу, что воздвигает избранных воинов над простыми. Этой силой Смерти владел и наделял ею Поклус. Его многознающий слуга Визунас справлял для князя и самых близких к нему дружинников страшные обряды, кончавшиеся людоедскими пиршествами.
